Нельсон Демилль - Во всем виновата книга. Рассказы о книжных тайнах и преступлениях, связанных с книгами

Телефон был заблокирован, но высветилась чья-то эсэмэска: «Когда мы не вместе, скучаю по тебе, и с каждым мгновением все сильнее. Целую, Д.».

Имя в сообщении не отображалось – только телефонный номер.

«Теперь понятно насчет той записки на желтом стикере», – подумал я.

У этого «дерьма» роман на стороне.

Ничего нового.

Так что вернемся лучше к Мэри. Позже она призналась, почему поцеловала меня тогда на вечеринке – хотела охолодить своего парня, только что перешедшего в разряд бывших. Он как раз наблюдал за нами из окна кухни. Но этим все не закончилось.

Народ постепенно расходился по домам, а мы все сидели в садике – разговаривали, пили, выкурили еще один косячок. О чем разговаривали – вылетело из головы, зато помню, что впервые за всю свою жизнь умудрился преодолеть застенчивость, из-за которой обычно впадал в ступор, пытаясь завести разговор с красивой девушкой, и безо всяких усилий перешел к чему-то весьма напоминавшему дружбу.

Я проводил Мэри домой, и когда мы прощались, она снова меня поцеловала. На следующий день мы отправились пить кофе в перерыве между лекциями (я вздохнул с облегчением, потому что боялся, что за ночь она забудет обо мне), а вечером легли в постель.

Я будто бы превратился в иное, гораздо более приятное существо – как лягушка, которую поцеловала принцесса. Мэри была такой красивой, такой живой, всегда знала, чего хочет, и действовала напрямик. Я завидовал этому ее качеству. Всегда было загадкой, почему вдруг она захотела меня.

Продержались мы почти семестр – и не вместе, и не врозь, – а потом Адам решил отнять у меня Мэри. Мы с ним больше не жили в одной комнате, как на первом курсе, но по-прежнему часто виделись. Адам умело пользовался мной: из нас двоих я был более собранным, помнил расписание лекций и семинаров, знал, какие книги нужно взять в библиотеке, как раздобыть дополнительные материалы, чтобы получить на балл выше.

В некотором роде Мэри и Адама свел вместе Фрэнсис Юлгрив. Я уже тогда кое-что знал об этом поэте, потому что моя мать выросла в Розингтоне, а Юлгрив в начале двадцатого века служил в тамошнем католическом соборе. У мамы хранился его стихотворный сборник «Суд незнакомцев», который когда-то принадлежал бабушке с дедушкой. Именно по Юлгриву я написал большую выпускную работу (и еще раньше понял, как полезно изучать малоизвестных литературных деятелей: во-первых, меньше второстепенных источников, а во-вторых, гораздо проще впечатлить экзаменаторов своим рвением).

Однажды вечером Мэри сидела у меня в комнате, и тут явился Адам. Сказал, что подождет меня, а сам принялся рыться в бумагах на моем столе и болтать с ней. Нашел кое-что из заметок по Юлгриву, а Мэри вдобавок рассказала ему о моей работе.

Когда я вернулся из индийского ресторана с ужином на двоих, они уже курили косячок и дружески беседовали. И беседа эта явно грозила перейти в нечто большее. Мэри тянулась к харизматичному Адаму, как цветок к солнцу. Мой бывший сосед обладал бесценным свойством – мог казаться заинтересованным в собеседнике. Ужин пришлось поделить на троих. Адам и Мэри здорово накурились, а я сидел и дулся.

На следующей неделе мы с Мэри официально расстались – в пабе за обедом. Она изо всех сил старалась быть тактичной и мягкой, но при этом так и светилась от радости, словно хеллоуинская тыква со свечкой внутри.

Сказала перед уходом:

– Тони, не принимай это на свой счет, пожалуйста. Понимаешь, я всегда чего-то ищу, но никак не могу найти. Быть может, однажды опишу полный круг и вернусь к началу или все-таки найду то, что мне нужно. Чем бы оно ни оказалось.

Не знаю, что взволновало меня больше: то, что у Адама роман на стороне и его брак с Мэри рушится, или то, что он покусился на Юлгрива, вероятно даже не осознавая, что делает.

Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что наследие Фрэнсиса Юлгрива на самом деле мне не принадлежит. Он давно умер, этот священник с замашками эксцентрика, который написал несколько незначительных стихотворений, иногда печатавшихся в сборниках. Более того, я признавал, что его стихи по большому счету не особенно хороши. Если хоть чуть-чуть верить рассказам современников, он толком не смог ничего добиться, потому что пил слишком много бренди и курил опиум.

При всем при том Юлгрив был весьма занимательной личностью и вечно стремился заполучить то, что было ему недоступно. Его также весьма интересно рассматривать в контексте истории литературы: не викторианец, но еще и не модернист, он кое-как балансировал между этими двумя направлениями.

Приближалась сто пятидесятая годовщина со дня его рождения. Издательства просто обожают всяческие годовщины, и я умудрился разрекламировать редактору, с которым когда-то работал, идею написать короткую биографию Юлгрива с подборкой лучших его стихотворений. К моему удивлению, редактору предложение пришлось по душе, и в конце концов она заказала мне книгу. Аванс заплатили весьма скромный. Но все-таки у меня будет книга, и она выйдет в достойном издательстве.

Я знал, что материалов по Юлгриву сохранилось очень мало. На самом деле до странного мало, – видимо, родные после смерти поэта избавились от многих его личных бумаг. В разговоре с редактором я упирал на дружбу Юлгрива со знаменитостями вроде Оскара Уайльда и Алистера Кроули, а также на то влияние, которое он оказал на последующих модернистов. Кое-кто утверждал, что элементы поэзии Юлгрива встречаются в «Бесплодной земле» Томаса Элиота, что, в общем, не было так уж притянуто за уши.

К тому же то немногое, что было известно о Юлгриве, выглядело весьма таинственно. Он был вторым сыном баронета, еще в Оксфорде опубликовал свой первый томик под названием «Последние стихи». Юлгрива рукоположили, и в девяностых годах девятнадцатого века он служил викарием в Лондоне. Потом получил назначение в розингтонский собор. Некоторые полагали, что это родня поэта дернула за кое-какие ниточки, чтобы услать Фрэнсиса подальше от искушений столицы. Он рано вышел в отставку по причине слабого здоровья.

Умер в сорок с небольшим. Я просматривал отчеты о расследовании. Юлгрив разбился насмерть. Он выпал из окна своего дома – то есть дома брата, у которого жил. Утверждали, что это несчастный случай, но никто на самом деле не знал наверняка. И вероятно, никогда не узнает.

У меня имелось одно важное открытие, и я в красках расписал его редактору. Юлгрив на протяжении многих лет жизни был читателем Лондонской библиотеки, и после его смерти родные передали туда некоторые книги.

Среди прочих – личный экземпляр «Голоса ангелов». Последний сборник стихов Юлгрива, увидевший свет в 1903 году, назывался «Ангельские языки». «Голос» представлял собой изданный частным образом вариант «Языков», но в нем было еще одно стихотворение – «Дети Геракла», в котором весьма недвусмысленно упоминался каннибализм. Не очень приятное произведение даже по сегодняшним меркам. По всей видимости, издатель Юлгрива отказался включать его в «Языки».