Алла Холод - Рыцарь страха и упрека

Константин Александрович уже обращался не к жене, а к младшему сыну.

— Думаешь, Антон, я верю в ваши сказки о том, что вы имеете какой-то там бизнес и скрываете этот факт только потому, что при вашей службе не положено?

Антон помолчал с минуту. Потом ответил:

— Папа, в твоих словах есть, конечно, доля истины, но ты уверен, что ты имеешь моральное право на такие нравоучения? Оглянись на свою жизнь: разве наша семья жила на твою зарплату? Разве ты сам так уж кристально чист? Имеешь ли ты право в чем-то упрекать меня или Павла?

— Я ожидал именно такого ответа, — сказал отец. — И отвечу тебе — имею. Я имею право. И даже объясню почему. Я не говорю, что наше поколение — это все сплошь ангелы небесные. Да, я использовал свое положение, да, я не жил на зарплату, я помогал людям, люди помогали мне. Называйте это как хотите. Коррупция? Ради бога, пусть так. Так в России она была всегда: и при царях-батюшках, и всегда будет, тут можно и не сомневаться. Но в наше время она имела какие-то пределы, какие-то рамки, в которых мы себя держали. Я не знаю, как это было в высших эшелонах, вероятно, кто-то со своих высот мог безнаказанно грабить целую страну, и делал это. Но это другие сферы, я к ним не принадлежал. В нашем кругу было так: среди тех, с кем я работал, действовало незыблемое правило — не зарываться. Мы ценили то, что имели: свои карьеры, свою репутацию. Мы боялись все это потерять, и страх нас дисциплинировал, помогал держать себя в рамках разумного. Тех, кто считал иначе, жизнь наказывала, они плохо заканчивали. А вот вы, нынешние, ничего не боитесь!

Отец распалялся все сильней, Антон даже не пытался остановить его — пусть выговорится, может, так ему будет легче.

— Пойми, что я хочу сказать, — продолжал он, — конечно, я решал свои вопросы, но я делал это не в ущерб каким-то конкретным людям. Я соблюдал приличия, система обязывала меня к этому. И потом — я был чиновником, должностным лицом, я не сталкивался лицом к лицу с преступниками. Я работал в другой сфере, я не ходил по лезвию бритвы, понимаешь? На что простирались мои полномочия? Помочь получить земельный участок? Продвинуть человека в очереди на жилье? Устроить на нужную должность? Да, я действовал по схеме: ты мне — я тебе, и пользовался, в свою очередь, чьей-то помощью. Но это было не опасно! Вы же ходите по лезвию ножа, неужели ты сам этого не понимаешь? Крышевать незаконный бизнес, помогать контрабандистам, отмазывать преступников — это совсем другое, Антон, это опасный промысел, очень опасный. Да, мы работали в смутное время, теперь многие хают Ельцина за то, что тогда мы жили в бандитской стране. И тогда тоже было страшно жить. Но жизнь была более понятная. Были бандиты, были менты, были и продажные менты, уже тогда основа была положена. Но это же было не в таких масштабах! Хоть видимость какая-то была, что вот это бандюган, а вот это — мент.

— Папа, ты слишком много смотришь телевизор, — прервал его Антон.

— Да, смотрю, — не снижая тона, ответил Константин Александрович. — И вижу, как один расстреливает людей в супермаркете, как других пакуют целым подразделением ДПС за взятки, как крышуют нелегалов, какими взятками ворочают…

— А в ваше время только чиновники взятки брали, а в милиции не брали, да, пап? — съерничал Антон.

— Я понимаю твою иронию, — ответил отец. — Взятки брали во все времена и везде. Но тогда хоть было понятие, что есть преступники, а есть менты, хорошие они или не очень, берут или не берут — другой вопрос. Я не об этом. Я о том, что вы с преступностью не боретесь, вы с ней конкурируете! Кому первому достанется тот или иной кусок, кто сделает крышу преступному бизнесу: вы или бандюганы. Тогда побеждали они, теперь — вы, вы теперь взяли все в свои руки. Вы бандитов не преследуете, вы их опережаете! Вы не борцы с преступностью, а часть ее. Только и всего.

Старик уже задыхался. Антон думал, что отец закончил, но Константин Александрович продолжил уже более спокойным тоном.

— Ты все прекрасно понимаешь, сынок, — как-то обреченно сказал он, — ты понимаешь, что я хочу сказать. Я боюсь за тебя. Я боялся за Павла, а теперь страх за тебя будет еще сильнее. Я понимаю, что так сегодня устроена ваша система, что она вас такими делает, и в этих условиях вы по-другому и не можете. И если не изменится ее суть, то вас, как ни назови — хоть полиция, хоть гвардия, — все будет без толку. Как говорится, те же яйца, только вид сбоку.

Старик махнул рукой.

— То, что вы считаете себя неуязвимыми, плохо в первую очередь для вас самих. Вы видите, что вам все сходит с рук, и теряете контроль, утрачиваете инстинкт самосохранения, в конце концов. Вы даже приличия уже не считаете нужным соблюдать: разве это нормально, что полицейский в форме покупает в магазине водку и с ней садится в патрульную машину? Разве это нормально, что вы, гаишники, разворачиваетесь через две сплошные и гоняете, пьяные, по городу, даже на светофор не смотрите? Это все внешние проявления, но они отражают суть: вы считаете, что вам можно жить по своим законам и правилам, писанным только для вас. Ты считаешь, что можно ездить на угнанной машине, Паша считал, что подполковник полиции может позволить себе, напившись до поросячьего визга, палить из пистолета в ночном клубе. Думаешь, я ничего не знаю?

Антон был немало удивлен, что отец оказался в курсе происшествия, а Антон-то знал, скольких нервов и денег стоило Павлу замять ту историю.

— И потом, — продолжил отец, уже обращаясь к Римме Матвеевне, которая сидела в одной позе, не дыша, совершенно ошеломленная всем услышанным, — ты вот на Соньку всех собак готова спустить, что семья, мол, у них распалась и все такое…

— А разве нет? — мгновенно перебила его жена. — Разве она не виновата в том, что у них произошло? Ты вот Павла осуждаешь, а разве он не для семьи старался, даже если и делал что-то не так?

— Я не об этом, Римма, — покачал головой Константин Александрович, — я о другом. Ты Соню оставь в покое, ты думаешь, она от него не натерпелась?

— Да уж, она натерпелась! — парировала Римма Матвеевна. — От хорошей жены небось у родителей не прячутся. Забыл, как Паша у нас жил в прошлом году? От райской семейной жизни, поди, к родителям не сбегают.

— Ну да, — подтвердил Константин Александрович, — не сбегают. Только у Паши причина была, чтобы домой носа не показывать.

— Конечно была, раз он жил у нас, — согласилась Римма Матвеевна.

— И веская, — подытожил отец, — потому как после очередного похода по бродячим девкам у нашего сына открылась неприятная болезнь, с которой домой не сунешься. Потому он и отсиживался. Потому и аж целую неделю водку не пил.

— Как ты можешь! — взвизгнула Римма Матвеевна. — Твоего родного сына убили! А ты его поносишь! Хоть бы память его пожалел, старый черт! Морализатор тоже мне нашелся!