Марина Серова - Театр начинается с выстрела

— Тебя как зовут? — спросила я, открыв переднюю дверь.

— Игорь. А вы, наверное, Евгения? Во всяком случае, похожи, хоть в жизни и старше выглядите. Садитесь!

— Мама запретила мне садиться в машину к незнакомым дядям, — детским голосом произнесла я и, поставив оба пакета на сиденье, уже нормальным голосом объяснила: — Большой — на экспертизу, маленький — Денисову. Подробностей не будет!

Захлопнув дверь автомобиля, я пошла обратно в театр, а парень даже не попробовал меня остановить: то ли приказа такого у него не было, то ли вид у меня был до того зверский, что он решил не рисковать. Обратно в театр я вернулась без проблем и застала в гримерке Ермаковой уже одну Ковалеву.

— А где Дятлов? — поинтересовалась я.

— Пошел замок искать. Я же пообещала, что иначе здесь на диване ночевать буду.

— Это хорошо, потому что мне надо в подробностях знать, что произошло в театре после того, как я Анну сюда привезла.

— Да вроде ничего особенного не было, — пожала плечами Александра Федоровна. — Все как обычно. Только вот пустырник она не принимала, потому что после вчерашнего ей волноваться не о чем было. Так что она кофе попила, на репетицию настроилась и на сцену пошла. Тебя-то не было, так я сама ее в кулисе караулила.

— Значит, в кофе или в сахарозаменитель ей этой ночью отраву и подмешали, потому что вчера мы с ней не раз этот кофе пили и за завтраком ели одно и то же. А раз со мной ничего не случилось, значит, ночью в гримерку кто-то забрался и сделал свое черное дело.

— Кто-то! — хмыкнула Ковалева. — Воронцов с Лукьяновой, чтоб им пусто было! Больше некому! Хотя… — Она задумалась. — А как они это сделали, если вчера сразу после репетиции оба ушли? Знаешь что? Давай-ка я Степанычу позвоню, вдруг кто-то из них приходил попозже, а мы об этом просто не знаем? Ты посиди здесь, а я сейчас у Иваныча его номер узнаю.

Она ушла и вернулась довольно быстро, а в ответ на мой горящий нетерпением взгляд только развела руками:

— Оказывается, Степаныч сказал, что прямо отсюда на дачу поедет, а там, как он жаловался, прием неустойчивый. Но я оба его номера, в смысле, и домашний тоже, записала и буду постоянно звонить — вдруг появится.

— Да кроме этих двоих, некому больше было это сделать, — уверенно заявила я. — Тихонову-то сюда хода нет! Вы мне расскажите, что дальше было.

— Началась репетиция. Димка вел себя тише воды ниже травы. Все шло нормально. Нина отравлена, ее предпоследняя реплика: «Прощай, Евгений! Я умираю, но я невинна. Ты злодей». Анна все нормально произнесла. Потом говорит Арбенин, и ее заключительные слова: «Теперь мне все равно. Я все ж невинна перед богом». А Анечку не слышно. Воронцов из зала кричит: «Анна Николаевна, что вы текст себе под нос шепчете? Умирайте громче!» Я смотрю на нее, а она лежит на сцене, глаза открыты, губы шевелятся, и ни звука! Я к ней бросилась, начала поднимать, а у нее в глазах ужас, и белая она как мел. Подняла я ее, на стул усадила, а она прямо не в себе. Тут Воронцов на сцену прибежал, а за ним и все остальные. Орать он на Анну не орал, но говорил на тонах очень повышенных — и тут, в общем-то, был прав: она же репетицию срывает. Анечка ему что-то беззвучно отвечает, а он ей на это: «Что вы мне тут рыбу изображаете?» Этого я уже не выдержала, обложила его с ног до головы и объяснила, что у Анечки с голосом что-то случилось. И тут этот гад язвительно так заявил: «Да-а-а! Звания с наградами — это замечательно, но здоровья они не прибавляют. Подтяжку лица, конечно, сделать можно, но возраст все равно берет свое. Хорошо, Анна Николаевна, что вы на репетиции так облажалась, а не премьерный спектакль сорвали. Пора вам дорогу молодым уступать!»

— И все промолчали? — чувствуя, как меня начинает трясти от ярости, спросила я.

— Промолчали? — усмехнулась Александра Федоровна и выразительно произнесла: — Да! Никто ни слова не сказал! Но каким же злорадством светились их глаза! Еще бы! Сама Ермакова! Вот так! Публично! Опозорилась! И Анна это видела! Я ее со сцены повела, а она вырвалась и на выход побежала. А я же ее разве догоню? В моем-то возрасте? Хорошо, что Пантелеич ее перехватил. А ведь она в таком состоянии могла, себя не помня, и на дорогу выскочить, и под машину попасть! Я начала уговаривать ее прилечь в гримерке и успокоиться, да куда там! Рвется уйти, и все тут. Поняла я, что ей нужно одной побыть, чтобы все это пережить без свидетелей. Взяла я у нее ключ, пошла в гримерку, сумочку ее забрала, дверь заперла, а ключ в ее сумку положила. А Пантелеич тем временем такси вызвал. Посадили мы ее в машину, сказала я водителю адрес, и уехала она. По-хорошему надо было бы и мне с ней, только как, если на мне все костюмы? Случись что с ними — с меня же вычитать будут. Объяснила я Пантелеичу в двух словах, что произошло, а он так распереживался за Анечку, что ему с сердцем плохо стало. Я потом слышала, что он домой ушел, а ему на замену Иваныча вызвали.

— Когда я приехала к ней, она просто невменяемая была, все вазы в доме зачем-то перебила, — сказала я, умолчав о том, что Анна надумала себе на пустом месте рак горла.

— Что ж тут непонятного? — грустно усмехнулась Ковалева. — Если голос пропал, то на сцене ей больше делать нечего, а значит, и цветы не получать. И зачем ей, чтобы эти пустые вазы стояли перед ней, как напоминание о былой славе, и на нервы действовали?

— Я об этом как-то не подумала, не до того было, — виновато сказала я. — Да и сумочку в больницу она взяла ту, с какой в театр ходит, наверное, и ключ от гримерки в ней был. Хотя я все равно не смогла бы его у нее взять — тогда пришлось бы сказать, что ее отравили, и она еще больше разнервничалась бы. Кстати, а почему Анна ключ никому не доверяет? — спохватившись, спросила я. — Да и вообще с ключами история непонятная — должен же быть запасной.

— А я? — даже обиделась Александра Федоровна, но ради справедливости согласилась: — Правда, только мне одной и доверяет. А насчет запасного, так когда-то ключей было три, но один давным-давно потерялся. А дубликат тогда никто делать не взялся. Уж больно ключ заковыристый — замок-то старинный. Вот и осталось их два. Когда она ведущей актрисой стала и только-только в эту гримерку заселилась, я ее предупредила, чтобы она, даже выходя на пару минут, всегда дверь запирала. Она покивала — поняла, мол, а на деле мне, видно, не поверила. Пришлось ей на собственном опыте учиться. Она тогда с одних съемок за границей привезла себе белый пиджак. Красоты необыкновенной! Пришла она в нем в театр, сняла в гримерке, а потом вышла в туалет. А когда вернулась, он уже был машинным маслом залит! Что мы с ним только не делали, а все без толку. Так и выбросила она его. С тех пор она гримерку даже на пару минут открытой не оставляет.