Ольга Ракитина - Маятник

— Ну, положим, дворники и члены семьи видели Вас между 22.30 и 23.00. Но вот что вы делали потом, где были и чем занимались — никто достоверно сказать не может. Ну, кроме Вашей сожительницы, разумеется, а к её словам сами знаете какое у нас отношение… У Вас была возможность покинуть квартиру незамеченным. Что, по моему мнению, Вы и сделали. Вы взяли свой шарабан из каретного сарая, тихо выехали со двора, прикрыв за собой ворота. У нас, кстати, есть свидетели, видевшие вашу повозку во дворе ссудной кассы около часу-двух ночи. — перехватив недоуменный взгляд Мироновича, следователь усмехнулся, — А Вы и не знали, да? Что Вы на это скажете?

— Я Вам не верю, — убеждённо проговорил Миронович, — нет у Вас такого свидетеля. Не может его у Вас быть, поскольку повозки моей во дворе не было. «На пушку» Вы меня берёте, ан не выйдет-с!

— Нет, Иван Иванович, — вздохнул помощник прокурора, — Я «на пушку», как Вы выразились, и не думал Вас брать. Свидетель у нас такой есть. И с его показаниями Вы ознакомитесь, когда придёт тому свой черёд… Теперь-то Вы понимаете, как глубоко Вы влипли?

— Повторяю Вам, моей повозки во дворе не было! Если и стоял какой-то возок, то не мой! Ваш свидетель или ошибается, или намеренно лжет! Я не вчера родился и знаю, как полиция умеет уговаривать.

— А вот это уже называется клеветой в адрес государственной инстанции, исполняющей долг по защите закона. Содержание статьи 131 Устава уголовного судопроизводства напомнить? Нет? Так что поаккуратнее со своими эмоциональными оценками во время допроса, а то, не ровен час, и к ответу призовём…

— Да будет уж меня пугать! Пуганный…, — затравленно огрызнулся Миронович.

— Ну, что ж, Иван Иваныч, я вижу Вы пошли в несознанку. Напрасно! Душу облегчить в таком страшном деле, как убийство ребенка — это ведь не пустые слова, уж Вы мне поверьте. А Саррочка ночью вам не снится? Вы ведь прекрасно помните эту картину — как она лежала на кресле — такая нарядная в своем праздничном платье, сапожки красные, косы длинные, в них ленточки алые. А на голове зияет рана, Вами причинённая, и кровью всё кресло залито. А скажите, когда кровь потекла, она была такая же алая, как ленты, или темнее? А, может, почти черная? Вы помните? Вы ведь всё прекрасно помните! — следователь все ускорял и ускорял темп речи. Он задавал вопросы и, не дожидаясь ответов, сыпал все новые и новые. — А платок, а-а? Что Вы делали, вообще? Вы отдавали себе отчёт? Вы платок засунули девочке почти до привратника желудка! А когда душили, она ведь вырывалась, верно? Но вы не могли смотреть ей в глаза, и потому прижимали голову вниз, к сиденью кресла, и пытались отвернуть ее лицо в сторону. Был в Вас какой-то стыд, правда? Возможно, Вы даже по-своему страдали. Но она оказалась сильнее, чем можно было предполагать по ее комплекции, и она умудрилась схватить вас за волосы. А скажите, в какое место головы она вам вцепилась?

Миронович сидел, ссутулив широкую спину, на скулах ходили желваки, взгляд остановился. Он молчал и, не мигая, смотрел в глаза помощнику прокурора.

— Вы ведь сами бывший полицейский, — продолжал следователь, — И ведь опытный полицейский, карьеру известную сделали! Могли бы сообразить, что мы все равно докопаемся. Эх, Иван Иваныч, как опрометчиво с вашей стороны! Как опрометчиво!

— Довольно, Александр Францевич, дешёвых театральных декламаций, — веско обронил Миронович, — Я не убивал Сарру и потому все Ваши изыски… про цвет крови и прочее… лишены всякого смысла. Найдите настоящего убийцу и повторите всё это ему. Это первое…

— Ну, а второе? — с ухмылкой поинтересовался Сакс.

— Все ваши улики — косвенные, — угрюмо и глухо продолжал Миронович, — И Вы на самом деле совсем не там ищете. Вам следует искать грабителя, который похитил вещи. Да, именно вещи могут где-то всплыть…

— Ах, грабителя, мифического грабителя, который сумел, не разбив, открыть витрину с замком, с которым ни один посторонний не справился бы! Вот головоломка-то! Это Вы весьма наивно придумали! — Федор Карлович хохотнул. — Вы изобрели уникального грабителя, такого, который должен быть настолько туп, что сначала затевает убийство, а потом принимается обчищать кассу. И то, и другое совершает при незапертых дверях. В то же время Ваш грабитель настолько умён и осторожен, что озаботился тем, чтобы аккуратно погасить лампу, уходя — а то ведь, не дай Бог, пожар может приключиться и тогда Вы, Иван Иваныч, понесёте невосполнимую утрату имущества. И опять же, этот грабитель оказывается этаким дурнем непроходимым, что берёт из витрины сущую ерунду, а наиболее ценные вещи не трогает, видимо, для того, чтобы не ввести Вас в излишние траты. Вам не кажется, что какой-то очень странный получается Ваш мифический грабитель? А, Иван Иваныч? Таких и в природе-то не бывает! По крайней мере, я таких не встречал, да думаю, никто не встречал! Мой вам совет, Иван…

— Оставьте свои советы при себе, — совсем уже грубо оборвал следователя Миронович, — Ещё не хватало мне Ваши советы выслушивать…

— Ну, что ж, как хотите! Ввиду того, что виновным Вы себя не признаёте, в запирательстве упорствуете, а также принимая во внимание тяжесть вменяемого Вам в вину преступления, я постановляю подвергнуть Вас аресту. С этого момента Вы из свидетеля становитесь обвиняемым и будете помещены в следственную тюрьму. где останетесь до суда. Советую озаботиться поисками адвоката.

— Позвольте ознакомиться с ордером… — уронил негромко Миронович.

— Разумеется! Это Ваше право, — Сакс опустил руку в ящик стола и извлёк оттуда заранее составленный документ.

— Я так и знал, что он у Вас был заготовлен загодя. И знал, чем закончится этот допрос, — невесело усмехнулся обвиняемый.

— А я в свою очередь могу сказать, что я знал о том, что Вы это знали, — с этими словами следователь протянул документ Мироновичу. На губах помощника прокурора блуждала едва заметная улыбка, он явно пребывал в приподнятом настроении.

Тут и спору быть не могло — это был его день.

Сентябрь 1883 года выдался в столице солнечным и тёплым. О белых ночах Санкт-Петербург уже не вспоминал, но дни были напоены ласковыми лучами, щебетом птиц, ясными утренниками с холодной росой и удивительной грустью, которая проскальзывала в желтеющих травах и пёстром ковре опадающей листвы. Уже с неделю стояло бабье лето, неожиданно рано посетившее в том году столицу, и это был настоящий подарок обычно неприветливого, не склонного к сантиментам петербургского климата. И это казалось очень необычным, поскольку в сентябре по всей восточной оконечности Балтийского побережья начиналась полоса беспросветных унылых дождей, которая тянулась месяца полтора-два, начисто выветривая у всякого петербуржца само воспоминание о лете, солнце и тепле.