Ольга Ракитина - Маятник

Вот и сегодня, двенадцатого сентября, день выдался тихим и на редкость умиротворённым. Алексей Иванович Шумилов, бывший сотрудник окружной прокуратуры столицы, проводил вечер в компании своей домовладелицы госпожи Раухвельд и её сына Александра — молодого полицейского врача. И домовладелица — немолодая чопорная немка, вдова жандармского офицера, и её двадцатипятилетний сын относились к Шумилову с большой симпатией. Вдова была очарована своим квартирантом, чьи пересказы разного рода криминальных историй находила чрезвычайно занимательными.

Сын ее, хоть и был ненамного моложе Шумилова, видел в Алексее Ивановиче умудренного жизненным опытом товарища, у которого не грех было спросить совета. Даже изгнание из прокуратуры не выбило Шумилова из его жизненной колеи, теперь он работал юридическим консультантом в обществе поземельного кредита, и это обстоятельство вызывало в Александре Раухвельде особенное восхищение.

Молодые люди после вкусного ужина уселись за партию в шахматы, отложенную накануне. Шумилов рассказывал о том, как в прошлую пятницу к нему в кабинет явился клиент, пожелавший дать взятку и без околичностей об этом заявивший.

— И вот этот гоголевский персонаж заявляет: «Мне сказали, в столице надо ДАТЬ, и тогда можно будет получить ссуду много больше реальной стоимости закладываемой земли», — продолжал начатый за ужином рассказ Шумилов. — Я молчу, а посетитель продолжает: «Я готов ДАТЬ вам и всем кому надо, назовите сколько». Мне его как-то жалко стало, видно, что неумный человек, наломает дров по простоте своей провинциальной. И останется обворованным, ведь шустрых-то дельцов у нас много, если даже арку Главного штаба наши аферисты умудряются миллионерам из провинции продавать…

Раухвельды синхронно улыбнулись, поскольку рассказчик напомнил о реальном случае мошенничества, сделавшимся своего рода столичным анекдотом.

— Мой посетитель продолжает меж тем открытым текстом: «Ваш оценщик может написать, что у меня луга заливные?». Я киваю, дескать, может. «А он может написать, что у меня запруды и в них рыба разводится, карп зеркальный, осётр?». Я опять киваю, может! Хоть сады Семирамиды на вашей Херсонщине напишем. Персонаж, приободренный моими ответами, спрашивает: «Кому следует ДАВАТЬ?» И вот тут я начинаю загибать пальцы: дать надо оценщику нашему, чтобы оценил подороже; дать надо делопроизводителю, который будет вести вашу сделку; дать надо юрисконсульту, то есть мне. Дать надо архивариусу из вашего межевого комитета, который будет готовить кадастровую выписку для нас… — тут мать и сын Раухвельды уже начали смеяться, а Шумилов невозмутимо продолжал: — Ну и конечно, нашему распорядительному директору, поскольку без его подписи выплата не пройдет. Мой гоголевский персонаж задумался, видимо, что-то его в моих словах смутило. Спрашивает у меня, могу ли я все это организовать? Конечно, отвечаю, могу, вопрос в том, сможет ли он все это оплатить.

— Это жестоко, Алексей Иванович, — со смехом проговорила госпожа Раухвельд. — Так издеваться над безобидным провинциалом.

— Вы знаете, я ведь сам провинциал, по большому счету. И я над ним не издевался, я спасал этого бедного глупого Аполлона Эвхаристовича от пройдохи, который непременно обобрал бы его на моём месте. Он, почесав во лбе, уточняет: «А сколько надо дать-то?» Я спокойно отвечаю: «Да в пятнадцать уложиться можно».

— А в пятнадцать чего, он не уточнил? — со смехом спросил Александр.

— Именно таков был его следующий вопрос: «А в пятнадцать чего именно, неужели тысяч?» Затем задает главный вопрос: «А насколько увеличится сумма полученного на руки кредита в результате всей этой махинации?» Причем так и сказал «махинации»! Я, не моргнув глазом, отвечаю: ну, тысяч на пять, может, чуть менее, но на три тысячи точно.

— Он сказал, что вы мошенник, — предположил Александр.

— Примерно, да. Он сказал, что я каналья, мироед и хочу пустить по миру его и его детей. Я же объяснил посетителю, что мошенничество — это суть коммерческий обман и понятие это к моим словам неприменимо в принципе. И пояснил, что с его стороны было большой ошибкой ходить по этажам самого богатого в России Дворянского общества поземельного кредита и расспрашивать у всякого встречного, кому тут дают взятки. Посоветовал поехать домой и никогда более не пытаться обмануть казну.

— Да-а, интересные люди к вам приходят, — заметил с улыбкой Александр. — А у меня все больше колото-резаные раны, странгуляционные следы, такое, о чём в приличном обществе и рассказать неловко…

Это были приятные для обоих вечера: обстановка напоминала Алексею Ивановичу его семью, которая была далеко и которой ему в иные минуты очень недоставало. Разговор порой касался самых разнообразных предметов — новостей уголовной хроники, литературы, политической жизни, ещё недавно сотрясаемой студенческими волнениями и народовольческими терактами, а также новостей, касавшихся круга общих знакомых. Но сегодня отложенная накануне партия в шахматы так и не была закончена: в девятом часу вечера она внезапно оказалась прервана приходом молодого человека, почти мальчика, поднявшегося в квартиру Раухвельд в сопровождении дворника.

Молодой человек под пристальными взглядами эскортировавшего его дворника и госпожи Раухвельд назвался посыльным от лица присяжного поверенного Николая Платоновича Карабчевского и попросил две минуты для разговора наедине. Очутившись в кабинете Шумилова, он заговорщически протянул ему запечатанный конверт, попросил прочесть и немедленно дать ответ. В конверте содержалась короткая записка, приглашавшая Шумилова завтра прибыть по указанному адресу в любое удобное для него время для обсуждения вопроса «исключительной важности».

За годы, миновавшие после окончания «дела Жюжеван», Алексей Иванович сделался довольно известным в определенных кругах «специалистом по разрешению приватных дел». Случилось это как-то само собой, Шумилов даже не прикладывал к поддержанию подобной репутации особых усилий. Его начали приглашать для проведения расследования в интересах защиты в спорных уголовных делах, в тех случаях, когда требовалось собрать доказательства невиновности несправедливо обвиненного человека. Нередко бывало так, что полиция не умела или не хотела прикладывать усилия в этом направлении, и тогда адвокат сам брался за расследование. Подобные несвойственные им функции могли хорошо выполнить далеко не все присяжные поверенные, даже признанные светилами столичной адвокатуры. Поэтому как-то сама собой установилась традиция — при изучении особенно запутанных дел приглашать Шумилова, который оказывался то ли в роли юридического консультанта, то ли частного сыщика, то ли переговорщика с противной стороной. Алексею Ивановичу не раз удавалось не только доказать alibi обвиняемого, казалось бы, безнадежно запутанного в деле, но и назвать настоящего преступника. Это снискало ему репутацию отличного сыщика и человека, всегда имеющего непредвзятый взгляд на вещи.