Ольга Ракитина - Маятник

Шумилов спрятал письмо во внутренний карман пиджака и ответил на немой вопрос, читавшийся во взгляде посыльного:

— Передайте Николаю Платоновичу, что я буду по указанному адресу завтра в половине одиннадцатого утра.

Проводив визитера, Шумилов вернулся в гостиную к Раухвельдам.

— Вы меня извините, Алексей Иванович, — начал издалека Александр, — но я сделался невольным свидетелем вашего разговора. Неужели это тот самый Карабчевский?

— Эко вы, Александр, рака за камень заводите, — усмехнулся Шумилов. — Можно было без извинений поинтересоваться. Вы не ошиблись, это тот самый присяжный поверенный.

— Можно вопрос, Алексей Иванович? — поинтересовался Александр.

— Разумеется. После ужина можно даже два вопроса, — кивнул Шумилов. — Вы, наверное, хотите узнать мое мнение о Карабчевском?

— Как вы угадали? — изумился молодой человек.

— Это совсем несложно. Услышав из моих уст какую-нибудь новую фамилию, вы непременно спрашиваете мое мнение об этом человеке. Так что ошибиться в своей догадке я просто не мог.

— В самом деле? Никогда не замечал… — Александр на секунду задумался. — Я хотел спросить, считаете ли вы Карабчевского нравственным человеком?

— Ну… — Шумилов качнул головой, озадаченный постановкой вопроса. — Я не Господь Бог, и у меня нет весов, чтобы взвешивать нравственность.

— Разве вы не знаете, что Карабчевского после университета не взяли в министерство юстиции по причине неблагонадежности?

— Знаю.

— Он истово защищал народовольцев на процессе.

— Вообще-то это был его долг, как помощника присяжного поверенного.

— Разве вы не знаете, что он женат на сестре народовольца, сосланного в каторгу?

— Знаю. Я даже знаю, что он одно время работал помощником присяжного поверенного Евгения Исааковича Утина, брата того самого Николая Утина, что был основателем Русской секции Интернационала.

— Да он социалист, народоволец, бомбист! — всплеснула руками госпожа Раухвельд.

— И при всем том Карабчевский берет колоссальные гонорары за свою защиту и сейчас считается чуть ли не самым дорогим адвокатом столицы, — продолжал между тем Александр. — По-моему, это безнравственно: провозглашать социалистические идеи и при этом быть плоть от плоти ненавистного ему строя, быть жировиком монархии и капитализма.

— Эко вы загнули, — улыбнулся Алексей Иванович. — Карабчевский не провозглашает социалистических идей, разве что в спальне и под одеялом, чтобы охранка не услышала. Что же касается жадности до денег, то это слабость, которой грешат многие.

— Но ведь то, что я говорю, по существу правильно! — не унимался Александр.

— Да, по существу правильно. Но как говорит мой духовник: лучше милостыню не подавай, да только людей не осуждай!

— Я не осуждаю, я выставляю нравственную оценку, — поправил Шумилова молодой оппонент.

— Вы делаете это со страстью, с пылом горячего молодого сердца. А надобно — с холодной головой, — возразил ему Шумилов. — Легко судить других, да только кто мы такие, чтобы судить? Карабчевский толковый, думающий юрист, понимающий толк в сыскной работе. Это, видимо, наследственное. Вы знаете, что его дед был полицеймейстером Крыма?

— Тем более! — воскликнул Александр. — Вы посмотрите, что получается: дед обласкан властью, выпестован ею, а внук, подобно жуку-короеду, эту власть ничтожит.

— Оттого, что Карабчевский защищал некоторых одиозных деятелей, он, как человек, хуже не становится. В конце концов, даже закоренелый преступник имеет право на компетентного защитника. Вы не возражаете?

— Против этого — нет.

— А Карабчевский как раз и есть тот самый защитник. Он нивелирует закон, делает его равно применимым как к преступнику, так и к преследователю. Хорошо, что он таков, каков есть. Было бы много хуже, если б он оказался другим: лояльным к власти и расшаркивающимся перед окружным прокурором. Не нужны России такие адвокаты, видит Бог, не нужны!

Без проволочек закончив свои дела в «Обществе», Шумилов уже в начале одиннадцатого шагал к Малой Садовой, где в своей конторе Карабчевский назначил ему встречу. Отыскав нужный адрес, Шумилов понял, что явился слишком рано. Не желая показаться человеком дурного тона, он с десяток минут простоял на углу Итальянской улицы, наслаждаясь благодатью теплого осеннего дня.

Наконец, ровно в половине одиннадцатого Алексей Шумилов переступил порог пятикомнатной квартиры в бельэтаже, которая служила конторой присяжного поверенного Карабчевского. Визитера встретил тот самый юноша, что давеча доставил Шумилову конверт. Не мешкая, молодой человек проводил его в кабинет адвоката.

Карабчевский, смуглокожий, с копной вьющихся черных волос, доставшихся в наследство от турецких предков, усадил гостя в объемистое кожаное кресло в углу кабинета, устроился в таком же кресле напротив, подчеркнув тем самым доверительность предстоящей беседы.

Шумилов и Карабчевский являлись людьми одного поколения, обоим было чуть за тридцать, они были одного воспитания, одного круга общения, каждый мог гордиться пройденным путем, хотя следовало признать, что у адвоката на этом пути денег и роз было все же поболее.

Они начали разговор как равные партнеры и единомышленники, только у Карабчевского голос был ласковее, а манеры вкрадчивее, видимо, в силу выработавшегося профессионального навыка.

— У нас, Алексей Иванович, много общих знакомых, от которых я слышал по вашему адресу массу самых лестных похвал, — начал адвокат.

— Ну что вы, Николай Платонович, — улыбнулся Шумилов.

— Алексей Иванович, не буду вас мучить, сразу к делу, — продолжал адвокат. — Вы слышали что-нибудь об убийстве Сарры Беккер?

Шумилов на секунду задумался, перебирая в памяти имена и события последнего времени.

— Да, читал кое-что в газетах. Там, кажется, и изнасилование было? Полиция обвинила работодателя девочки, я ничего не путаю? Фамилия у него еще такая странная — как отчество. Мирович, кажется…

— Мирович — это офицер, который в середине восемнадцатого столетия хотел Иоанна Антоновича из тюрьмы освободить, — поправил Карабчевский. — Наш же герой носит фамилию Миронович. Иван Иванович Миронович.

Карабчевский помолчал пару минут и продолжил:

— Так вот, открою тайну, о которой газеты пока не знают: он мой клиент. Я имел с ним чуть ли не пятичасовое свидание, много говорил и пришел к твёрдому убеждению, что Сарру Беккер он не убивал. Улики против него все косвенные. Хотя, признаюсь, одна к одной, так хорошо подогнаны, не знаешь, что и подумать. Газеты уже успели слепить такой образ ростовщика-кровопийцы, растлителя малолетних, да еще с полицейским прошлым, что для прокуратуры он стал идеальной мишенью обвинения. Полагаю, что Мироновича уже презирает весь Петербург. Официальная версия исходит из того, что он убил Сарру в пылу ярости за отказ девочки сделаться его любовницей. А другие версии, которые, возможно, изменили бы всю направленность следствия, остались вообще не отработанными. Вот я и хочу попросить вас подключиться к этому делу и помочь мне восполнить этот пробел.