Ольга Ракитина - Маятник

— А-а, — покивал озадаченно головой Варфоломей. — Я это видел. Как раз стоял возле дверей подъезда, и Сарра мимо меня прошла на Невский. Я через окно за ней наблюдал. Было это, чтоб не соврать, в четверть десятого, навряд ли позже. Саррочка немного прошла к углу и стала на панели, дожидаясь момента, чтоб перейти. Ну, перешла… И направилась, значит, в мелочную лавку. А тут — раз! Пролётка перед ней останавливается, и дама из пролетки о чем-то с Саррой начинает разговаривать. Ну, значит, поговорила, потом даже вышла из пролетки и стала подле девочки. Вот, значит, как.

— А потом?

— Ну, села обратно и уехала.

— Ничего Сарре эта женщина не передавала? Не забирала из ее рук? — уточнил Шумилов.

— Нет, ничего такого.

— Пойдём, покажешь, — предложил Шумилов, и Варфоломей с готовностью соскочил со своего места.

Прямо со двора, через небольшую дверь они попали в парадный подъезд, имевший, как и большинство своих питерских собратьев, два хода — на улицу и во двор. Пройдя через площадку, Шумилов и Мейкулло встали между двойными дубовыми дверями, через которые можно было выйти на Невский проспект. Сквозь большие, украшенные изящной гравировкой стёкла открывался прекрасный вид на центральную магистраль города.

— Вот тут я стоял, — объяснил дворник, сопровождая рассказ энергичной жестикуляцией. — Сарра, значит, мимо меня шмыгнула и прошла шагов пятьдесят к углу. Вот там, с угла она перешла Невский. Пролётка проехала мимо, остановилась вон там.

— Значит, ехала от Знаменской площади к Дворцовой, — подытожил Шумилов. — И ты хорошо мог видеть извозчика.

— Ну да… Но только не видел. Истинный крест, не смотрел я на него. Выпимши, не то чтобы очень, но… хорошо выпимши. Ну, чё мне на возницу смотреть, правда?

— Но что-то же ты заметил? Какой масти была лошадь запряжена? Пролетка, может, была чем-то украшена? Извозчики любят ленты вплетать в гривы… Что-нибудь такое запомнилось?

— У него, смешно сказать… — Варфоломей запнулся. — Сидушка под кучером была обита серебряным таким позументом с кистями. Вот это я запомнил.

— А чего тут смешного? — не понял Шумилов.

— Да чисто катафалк — там всё черное обивают такой вот хренью с кистями.

— Ясно, — Шумилов подивился ассоциативному мышлению младшего дворника. — А что про женщину скажешь?

— Ну, не запомнил я её. Сам ужо пытался вспомнить — ничего не выходит. Просто пятно серое какое-то. Запомнил только, что на лице ее вуалька была, а в руке дурацкий такой желтый зонтик от солнца. Вот только зонт и помню, честное слово. Сарру, покойницу, ясно помню, а вот эту женщину… ну, хоть убей!

— А возница какой был: пожилой или молодой?

— Да бес его знает. Не то чтобы молодой, не то чтобы старый, лет тридцать пять, может быть. Борода лопатой, дык она у всех у них лопатой. Зипун… да обычный зипун, темный такой, за лошадьми ходить. Это ж только у господ слуги в белые ливреи обряжаются, правда? Говорю ж, совсем не запомнил.

Шумилов помолчал немного, оглянулся по сторонам, нет ли кого рядом. Убедившись, что они одни, сказал негромко:

— Ну, а с мебелью в кассе Мироновича, признавайся, Варфоломей, твоя работа? Ты переставил? Да ты не бойся, братец, никто от меня ничего не узнает!

Варфоломей вздохнул и с тоской в голосе пробормотал:

— Истинный крест, не я мебель двигал. Но знаю, кто.

— Другой дворник, — закончил его мысль Шуми-

лов. — Правильно я говорю?

— Так точно-с, господин репортер. Илюха Прокофьев это сделал, его сама Саррочка попросила. Я так думаю, она спать собиралась лечь на новом диванчике. Но только Ванька не сознается никогда.

Шумилов протянул Варфоломею две десятирублевые банкноты, сказал коротко:

— Бери, заработал.

Дворник схватил бумажки, перегнул раз-другой и спрятал за отворот рукава шинели. Проделано это было с ловкостью настоящего фокусника.

— И, наконец, Варфоломей, самый последний вопрос: ты точильщика ножей, что у вас во дворе сегодня терся, хорошо знаешь?

— Да не то чтобы очень. Он всего-то дней десять как тут объявился. Я даже по имени его не знаю. А что, про него вы, барин, тоже хотите рассказ писать?

— Про него я точно ничего писать не буду, — с этими словами Шумилов открыл дверь подъезда и шагнул на тротуар Невского проспекта.

В Петербурге великое множество мест стоянок извозчиков — у вокзалов, гостиниц, рядом с рынками, театрами, церквами. Столичные извозчики образовывали целый мир, построенный по земляческому принципу, со своими деловыми традициями, этикой поведения и даже фольклором. Полиция выдавала извозчикам, прошедшим должную регистрацию в городской управе, номерные жетоны. Существовали официально установленные правила, регулировавшие все аспекты их трудовой деятельности.

Но помимо этих правил были и неписаные законы, выработанные многими поколениями русских извозчиков. Как правило, извозщицкая артель состояла из выходцев одной деревни либо одной местности, зачастую объединенных узами кровного родства. Среди столичных извозчиков существовали многочисленные «костромские», «ярославские», «псковские» и прочие артели. Их члены строго соблюдали правило обслуживания конкретной территории, неофициально закрепленной за артелью. Чужакам возбранялось «перебивать клиента» у соседа на его территории, а также заниматься извозом за меньшую плату, чем это было принято в данном районе, сие грозило нешуточным конфликтом, улаживать который принимались выборные старосты артелей.

Надо сказать, все беспрекословно подчинялись артельному старосте или просто «старшему» извозчику, как правило, самому пожилому и опытному. Таковой уже не занимался непосредственно извозом, а становился этаким «освобожденным» лицом, которое принимало на себя решение всех вопросов повседневной деятельности артели: получение и продление разрешений на извоз, заказ и ремонт инвентаря, прием новых членов и, самое главное, защиту коммерческих интересов артели. Под последними следовало понимать перманентную борьбу за наиболее выгодные места стоянки экипажей и подавление разнообразных конкурентов.

В артели подбирались мужики справные, непьющие, крепкие физически, при этом обходительные и разумные, умеющие как объясниться с благородной дамой, так и навесить в ухо обнаглевшей шпане при необходимости. Извозчики никого не боялись на этом свете, сама работа приучала их быть недоверчивыми и опираться лишь на собственные силы.

Извозчик был, пожалуй, самой опасной профессией в России тех лет; даже ювелиров или ростовщиков убивали и грабили много реже, чем извозчиков. Но и последние нередко грешили разного рода преступными промыслами, и криминальная история России знает великое множество примеров, когда извозчик делался убийцей своих пассажиров.