Ольга Ракитина - Маятник

«Глупость какая-то, совершенно в духе французских романов», — подумал Шумилов, но вслух этого, разумеется, не сказал, а, напротив, изобразил на лице сочувственное изумление.

— Да, таковы трагические удары фатума, — совсем уж театрально произнесла Галочка.

— И что же ваша знакомая? Как она перенесла утрату? — спросил Алексей Иванович у примолкнувшей было рассказчицы.

— О, ужасно, ужасно! Она ходила по палате, как сомнамбула, она потеряла всякий интерес к жизни! У меня тоже тогда был… сложный период…

— У нашего Галчонка приключился нервный срыв, — воспользовалась замешательством подруги Марго. — Артисты так ранимы! При наших эмоциональных нагрузках это совсем неудивительно! Мы, актрисы, просто сгораем в горниле страстей! Наши души — это сосуды, наполненные…

Слушать пьяные рассуждения о содержимом душ кафешантанных певичек никак не входило в планы Шумилова.

— А как выглядела ваша подруга? Она, наверное, красавица? — Алексей Иванович довольно бесцеремонно перебил говорливую Марго. Красоту мифической «княжны Верейской» он упомянул не случайно, поскольку по опыту хорошо знал, сколь нестерпима для женщины, жаждущей нравиться, похвала в адрес другой женщины.

— И вовсе нет, она хоть и стройна и миниатюрна, как я, но у нее нет моих роскошных каштановых волос и моей алебастровой кожи. Поглядите-ка, её даже загар не берет! — актриса горделиво задрала рукав халата, обнажив костлявую руку до локтя. — А она такая… смуглая, чернявая, на еврейку похожа или армянку. И волосы черные, и глаза.

— Скажите, Галина Яковлевна, а вы общались с ней после больницы?

— Да, она приезжала потом ко мне несколько раз, в мае. А летом у нас в театре отпуск, и мы все разъезжаемся по разным ангажементам, иногда в летнюю антрепризу пригласят… Одним словом, с июня я с ней не виделась. Да оно, может, и к лучшему. Знаете, говорят, бывает дурной глаз? Как посмотрит такой глаз на человека или на предмет, обязательно с ними что-нибудь эдакое нехорошее приключится. Дурной глаз должен быть обязательно черным. Так вот, мне кажется, у этой Екатерины Верейской как раз такой, — Галочка даже трагически понизила голос и перешла на громкий шепот.

— Да неужто?! — встряла Марго. — Выпьем еще! Наливайте скорее, герой осады Плевны!

— А вот ты прикинь, Маргоша! Помнишь, был у меня халат красного атласа, с павлином? Его эта самая Катерина расхваливала и примеряла на себя. И что же ты думаешь?!

— Что?! — выпучив глаза и опрокидывая в бездонную глотку очередной фужер мадеры, выдохнула толстотелая подруга.

— Разорвался! — победно всплеснув руками, воскликнула Галочка. — Прямо на другой же день!

— Какая сволочь, — покачала головой Марго. — Есть такие бабенки, это точно.

— Другой пример: сережки золотые, с бирюзой, — продолжала список потерь Галина. — Исчезли! Она их тоже примеряла и все языком цокала — дескать, хороши. Сама знаю, что хороши. Но с тех пор я их не могу отыскать. Даже мебель отодвигала.

— А может, это твоя подруга их… того, утягала?

— Да я уж сама подумывала. Но ведь грех — думать на человека без доказательств. А вдруг она ни при чём?

Шумилов слушал этот словесный поток, не перебивая. Он диву давался, как у дамочек язык не устает постоянно молоть чепуху. В конце концов, он понял, что пора уже закругляться. Шумилов несколько раз пытался навести разговор на место жительства загадочной Екатерины из больницы, но в конце концов понял, что узнать её адрес не представляется возможным. Галина сама его не знала. Но вот про больницу она всё выложила. Оказалось, что шантанная актриса укрепляла свое здоровье в Калинкинской больнице для страдающих венерическими и кожными заболеваниями, расположенной в доме № 166 по набережной реки Фонтанки. Упившаяся мадерой Галина даже постаралась в лицах изобразить все преимущества и недостатки лечения как у молодого, так и у пожилого доктора, но получился сей экспромт довольно мрачным.

Вырвавшись, наконец, на воздух, Алексей Иванович в полной мере оценил и тишину переулка, и свежесть ветерка, и саму возможность оказаться, наконец, наедине со своими мыслями.

«Итак, что же мы имеем в сухом остатке?» — в который уже раз спрашивал сам себя Алексей Шумилов. Получалось нечто совсем уж невообразимое. Некая дама, лечившаяся от постыдной болезни, знакомится с другой дамой, лечившейся вместе с нею, и, по всей видимости, при первом же удобном случае обворовывает её. Ладно, история не нова. Но затем, совершая по городу необъяснимые разъезды, эта неизвестная дама придает себе черты внешности своей обворованной подруги… да, ведь следует допустить, что рыжие волосы на самом деле являлись париком! Варварина прямо сказала, что Верейская была брюнеткой. И смена извозчиков — это ведь тоже элемент маскировки, запутывания следа. Не подлежит сомнению, что разыскиваемая дамочка целенаправленно предпринимала усилия к тому, чтобы максимально затруднить установление своей личности. В книге регистрации дантиста Фогеля она записалась под фамилией совершенно постороннего человека, а это уже само по себе образовывает состав уголовного преступления! Очевидно, что загадочная женщина шла на это преступление с единственной целью: замаскировать другое преступление, более тяжёлое.

Шумилов размышлял о том, что можно было бы, конечно, попытаться отыскать Екатерину Верейскую через адресный стол, но кто мог поручиться, что на сей раз фамилия окажется подлинной?

Один раз эта дамочка уже назвалась Галиной Варвариной. Кроме того, дамочки познакомились в таком месте, о посещении которого даже и упоминать не следовало в пристойном обществе. Смешно думать, будто они представлялись друг другу настоящими именами; скорее всего, «Екатерина Верейская» — всего лишь псевдоним для внутрибольничного употребления.

Но при этом в регистратуре она непременно должна быть зарегистрирована под своим настоящим именем. Калинкинская больница была местом серьезным и работала под плотным контролем Врачебно-полицейского комитета. В ней было двенадцать женских отделений, причем часть из них являлась настоящими тюрьмами, поскольку там содержались принудительно доставленные на лечение. В больнице существовал жесткий контроль за пациентами: так просто туда не придешь и оттуда не выйдешь, паспорт обязателен. Если паспорта нет, то лечить, конечно, возьмут, но привлекут полицию и личность все равно установят.

Главным врачом Калинкинской был Эдуард Федорович Шперк, довольно известный врач, не достигший еще и пятидесяти лет. Шумилов познакомился с ним еще во время работы в прокуратуре. После изгнания из этого ведомства, доставившего Шумилову, впрочем, более славы, нежели позора, отношения их ничуть не испортились. Шперк, много лет проработавший в Амурском крае, не понаслышке знал, что такое чиновничья косность, а потому, видимо, симпатизировал Шумилову. При всем том Алексей Иванович знал: бессмысленно просить Шперка предоставить доступ в больничный архив, для него врачебная тайна была священной. Если Шперк и позволит заглянуть в регистрационные документы больных, то только с санкции судебного следователя, которую Шумилов, разумеется, никогда бы получить не смог.