Алексей Ракитин - Скопец

— Так-так, и что же? — сыщик понял, что неожиданный поворот разговора может оказаться весьма ценен, и заинтересовался по-настоящему.

— Я к тому времени овдовел, но такая просьба меня… как бы сказать… — Селивёрстов замялся, заёрзал на диванчике, принялся безотчётно елозить ладонями по бёдрам ног, переброшенных одна через другую, — в общем… засмущался я очень, засмурнел, не понравилось мне это предложение.

— Отчего же?

— Потому как не по-христиански всё это… Но, подумав, согласился. Да только Николай Назарович от этой мысли сам потом отошёл. Уж и не знаю, что тому послужило причиной. Но мне он доверять с той поры стал, возвысил меня и щедро наградил.

— Это как?

— Дал пятнадцать тысяч рублей.

— Ого-го! Не слишком ли борзо вы заворачиваете, господин Селивёрстов? Не многовато ли за такую безделицу? Или, по-вашему, Соковников деньги горстями разбрасывал, как Федока махорку?

— Николай Назарович так рассудил, а я что ж… Я не возражал, как вы понимаете. А потом ещё дело вышло: как-то раз послал он меня в Москву. Помните, наверное, процесс по делу скопца Платицына?

При этих словах Агафон Иванов всерьёз насторожился. В 1869 году он ещё не служил в Сыскной полиции, но об упомянутых Селивёрстовым событиях знал довольно подробно, причём от самых разных людей. «Дело Максима Платицына» для отечественной прокуратуры и полиции явилось ярким образчиком сектантской злокозненности и потому запомнилось надолго. Вообще же, эта мрачная, хитро запутанная история вполне заслуживала большого романа какого-нибудь масштабного отечественного бытописателя, такого, как Достоевский или Лесков.

Фактически оно началось ещё в 1862 г., когда чиновник губернской канцелярии Боголюбов, командированный в Моршанский уезд для проведения реформы по освобождению крестьян от крепостной зависимости, написал свой первый донос на Максима Кузьмича Платицына. Чиновник столкнулся с противодействием местной администрации, возглавляемой последним. Боголюбов довольно быстро разобрался в сути поставленных ему препон и — следует отдать ему должное! — не спасовал перед лицом могущественного противника. В течение ряда лет он написал последовательно несколько доносов как в полицию, так и в Третье отделение Его императорского Величества канцелярии, в которых доказывал, что Максим Платицын фактически саботирует исполнение Манифеста об освобождении крестьян и, являясь главой мощной скопческой общины, фактически превратился в местного царька. Смелого чиновника без преувеличения можно было сравнить с ветхозаветным Давидом, вышедшим на бой с огромным Голиафом. Силы оказались явно неравны. Сначала Николай Боголюбов был переведен в другое подразделение, затем и вовсе отставлен от должности; на него неизвестными лицами было совершено нападение, едва не стоившее ему жизни… В конце концов, весной 1867 г. несчастного чиновника по обвинению в клевете на «наследственного Почетного гражданина Максима Кузьмича Платицына» посадили в тюрьму. Общественное мнение к этому моменту было уже настроено таким образом, что практически все смотрели на Боголюбова как на полусумасшедшего, одержимого бредовой идеей «разоблачения скопцов».

И совсем уж трагичной оказалась бы будущность этого честного и достойного человека, если бы в его судьбу не вмешалось Провидение. В начале 1868 г. в Морше были насильно оскоплены два человека — мещане Котельников и Холопов. Им удалось покинуть враждебный уезд и добраться до Тамбова, где их принял гражданский губернатор Николай Михайлович Гартинг — человек новый в губернии, появившийся тут уже после реформы 1861 г. в рамках политики Императора Александра Второго, обновлявшего высший административный аппарат государства. Губернатор был потрясен до глубины души рассказом двух взрослых и сильных мужчин, оказавшихся совершенно беззащитными перед мощью преступной секты, фактически узурпировавшей власть в уезде. Перед скопческой агрессией (иной термин и подобрать трудно!) оказывались беззащитны как местные жители, так и люди, проезжавшие через уезд. Местная полиция игнорировала все жалобы как на скопческую пропаганду, так и на прямые нападения с целью кастрации людей, а потому население уезда чувствовало себя совершенно беззащитным.

Губернатор вспомнил о том, что еще не так давно о ненормальной ситуации в Моршанском уезде ему уже докладывали. Гартинг затребовал все докладные записки по этому поводу; так некоторые из донесений Боголюбова попали на стол нового губернатора. Гартинг осведомился о судьбе их автора. Должно быть, он испытал потрясение, узнав, что уже одиннадцать месяцев Боголюбов томится в застенке. Тем самым губернатор получил еще одно подтверждение огромного влияния сектантов.

Гартинг распорядился немедленно освободить Боголюбова из местной тюрьмы, благо власть главы губернии позволяла сделать это без особых проволочек.

Желая покончить с засильем скопцов, и, не полагаясь в этом деле на честность чиновников своей администрации, губернатор обратился за помощью в столицу. Он попросил предоставить в его распоряжение надежного человека, способного возглавить расследование злоупотреблений в Моршанском уезде и никак не связанного с губернским обществом. В глубокой тайне из Санкт-Петербурга в Тамбов был командирован жандармский офицер Шкот, который провёл большое расследование, вскрывшее коррупцию местной полиции, оказавшейся в услужении Максима Платицына. В конце концов Шкот арестовал 48 скопцов, весь моршанский скопческий «корабль»; из них 40 человек в конце концов отправились под суд.

Решением суда Платицын был лишён всех привилегий, прав состояния и имущества и отправлен на вечное поселение в Сибирь. Туда оказались отправлены и ещё несколько активных членов секты. Примечательно, что осуждённый Максим Платицын являлся сыном Кузьмы, известного сектанта-скопца, ещё за тридцать лет до этих событий привлекавшегося к суду по обвинению в насильственной кастрации людей, но оправданного. И отец, и сын не являлись кастратами в анатомическом смысле, что многим людям, не знакомым с устройством и обычаями секты, представлялось странным. Между тем, у скопцов довольно часто руководители «кораблей» уклонялись от кастрации, требуя, однако, безусловного оскопления рядовых членов секты.

— Ну, и какое отношение Соковников имел к Максиму Платицыну? — спросил Иванов.

— Стало быть, вы знаете это дело, коли помните обвиняемого по имени! Так вот, Николай Назарович дал мне довольно толстый пакет, запечатанный двумя печатями, и я при нём зашил его в карман пиджака. Отдашь, сказал мне, в Москве человеку, который явится за ним. И описал его — старичок, маленький, седенький, глазки с прищуром, явится ко мне, фразу условную скажет.