Алексей Ракитин - Скопец

— Что, сам Максим Платицын?

— Того не знаю, паспорт не проверял. Я поехал, и точно — явился такой старичок, и я отдал ему пакет. Он его забрал и ушёл. А когда я вернулся, Николай Назарович мне ещё десять тысяч отвалил за службу. Велел забыть о поездке и никогда никому о ней не рассказывать. Я бы и вам сейчас не рассказал, да только смерть Николая Назаровича освободила меня от взятых обязательств.

— Вы утверждаете, будто Соковников финансировал скопцов в других городах?

— А это уж вам думать, господин сыскной агент. Это вы состоите на государевой службе. А что касается меня, то я получаемые от Николая Назаровича деньги в рост пускал, ценные бумаги с процентным доходом покупал и продавал с выгодой, так что капиталец мой приумножился.

— И часто покойный обращался к вам с такого рода конфиденциальными поручениями? — продолжал выспрашивать Иванов.

— Случалось. Вот хотя бы в прошлом году… Важная миссия мне выпала — послал меня хозяин к мировому судье, дабы я дело уладил: кухарка наша бывшая, Мария Желтобрюхова, на хозяина жалобу подала. Николай Назарович дал мне десять тысяч, говорит, отдашь судье, чтобы он дело замял. Но всё обошлось само собою, без взятки: судья отказал Желтобрюховой в возбуждении дела безо всякого моего обращения к нему. Я вернулся, хозяину сообщил, что, дескать, всё в порядке, а он про деньги и не спросил, вероятно, решил, что я их судье отдал. Каюсь, я тогда утаил их от Николая Назаровича, себе оставил. Но теперь моя совесть чиста. Хозяин накануне смерти призвал меня к себе и говорит, хочу тебе, Яков, премиальные дать за верную службу… и протягивает мне пакет, а в пакете пятнадцать тысяч рублей, а ещё говорит, десятка тысяч за мной. И тут-то я ему признался, что взял себе те десять тысяч, что он судье передавал. Он прямо-таки упал на колени и сказал: «Благодарю тебя, Господи! Спасибо тебе, Яша, что сознался, снял камень подозрения с души моей, теперь я совершенно спокоен!»

Иванов с сомнением покрутил головою и, не скрывая скепсиса в голосе, уточнил:

— Если я правильно понял ваш рассказ, Соковников не только обрадовался тому, что вы его, считай, обокрали, но ещё и наградил вас за это? И всё, что говорят свидетели о его скаредности в последние годы — суть оговоры человека большой и щедрой души!

— Ничего-то вы не поняли, господин сыщик, — Селивёрстов заёрзал на своём месте. — Всё-то вы передёргиваете, искажаете; работа, должно быть, приучила вас так всё извращать! Он меня подозревал, понимаете, его это подозрение мучило, поскольку сие — грех! И вот он меня решил проверить. И я его надежды оправдал: сознался в покраже. И он мне за моё сознание сделался благодарен! Такова нравственная мораль сей истории.

— Ну-у, Яков Данилович, вы мне тут прямо какие-то апокрифические предания рассказываете! — Иванов засмеялся. — Вы обокрали миллионщика, он вас заподозрил, но от подозрений своих сам же муку и испытывал… эко задвинули! Смешно!

— А чего смешного-то? Может, он скорую кончину свою чувствовал и хотел пойти в тот мир человеком, не обременённым низкими страстями и нравственными долгами перед ближними?

— Это перед вами у него был долг нравственный? — уточнил тут же Агафон. — С чего этот долг образовался? С того, что вы украли у него десять тысяч рублей?

— У покойного характер был… тяжёл, не приведи, Господи. Мало кто мог ему угодить. А я завсегда старался. И потом, у меня хорошо получается массаж, так я почти каждый день Николая Назаровича мазями растирал. Да-да, не улыбайтесь! У него рука сохла, и я его пользовал. И постепенно он так ко мне привык, что не мог без меня ни есть, ни пить.

Селивёрстов помолчал и вдруг выдал то, чего Иванов никак не ожидал от него услышать:

— А икону эту, Святого Николая Чудотворца, значит, он мне сам же незадолго до смерти и передал.

— Так что там с иконой Святого Николая Чудотворца в драгоценном окладе? Повторите, пожалуйста, заявление, сделанное вами сотруднику Сыскной полиции по пути сюда…

Товарищ прокурора следственной части Отлогин Иван Андреевич, видимо, изрядно намучившись от многочасового сидения на жёстком стуле в допросной камере, переваливался то на один бок, то на другой, не находя себе места. Он бы уже уехал со службы, но неожиданно скорое возвращение Иванова, рассказавшего притом о сознании Селивёрстова, задержало следователя на рабочем месте.

— Я от слов своих не отказываюсь и прошу отразить в ваших документах, что заявление делаю добровольно, безо всякого нажима, — начал было Селивёрстов, но Отлогин его сразу же прервал:

— Как вы можете видеть, настоящая беседа протекает без секретаря и без ведения протокола. Она имеет характер произвольного обсуждения вопросов, представляющихся следствию требующими прояснения. Это не допрос. Это именно беседа, по результатам которой я приму решение о том, каков же будет ваш статус в дальнейшем. Посему, Яков Данилович, прошу вас быть максимально точным в формулировках. Теперь продолжайте.

— Икона по завещанию должна была после смерти Николая Назаровича отойти Валаамскому монастырю. И вот Николай Назарович призвал меня к себе и велел отдать её в переделку. Говорит, какая разница монахам, какой там оклад! Их не должно волновать бриллианты ли в окладе или простые стекляшки. Короче, распорядился драгоценные камни вынуть из гнёзд и на их место стразы вставить. Он ведь по большому счёту монахов не любил. Авторитет церкви признавал, а монахов не любил. Поступок этот явился своего рода… как бы сказать получше? шуткой или иронией по отношению к монахам, понимаете?

— Честно скажу, шутку с заменой бриллиантов стразами «Уложение о наказаниях» квалифицирует как мошенничество, — мрачно отозвался товарищ прокурора. — Ну да о юридической квалификации мы поговорим чуть позже. Что же произошло далее?

— Я волю хозяина в точности исполнил. Икона сейчас у ювелира в работе. Знаете, на Большой Морской, в доме тридцать девять живёт, Берхман? Он там мастерскую и салон держит.

— Икона там? — уточнил следователь.

— Именно там.

Иван Андреевич тут же вытащил из своего портфеля бланк с угловой печатью прокуратуры Санкт-Петербургского окружного суда и принялся его заполнять. Насколько мог видеть Агафон Иванов, притулившийся на скамье у стены, следователь оформлял постановление об изъятии иконы и приобщении её к делу в качестве улики.

— Что же вы её не выдали при первом обыске? — спросил следователь, оторвавшись на миг от своего занятия. — Вам зачитывали обыскной ордер? Там ведь русским языком было указано, что именно у вас ищут! Черным по белому написано: «Предлагается добровольно выдать нижепоименованные вещи», среди которых значилась и эта икона.

— Не сомневайтесь, икона была бы возвращена на место. Последнюю волю Николая Назаровича я бы исполнил безоговорочно.