Аркадий Гендер - Дотянуться до моря

— Ну, не знаю, — с деланым равнодушием ответил я. — Так что же мне с деньгами-то делать? Я обещал предать…

Во, я придумал! — обрадованно закричал Колька. — Вы их бабке его, тети Аллы тетке старой отдайте. Живут они бедно, она их ни в жизнь Андрюхе на пропой не отдаст! Да и не найдем мы его — где он шляется — чы на Мерефе, чы в Змиёве? А бабка всегда дома.

— О то ж, — совершенно автоматически повторил я подслушанную у Лехи Чебана непонятную фразу. — Поехали.

Дом, в котором жил Андрей Сорока, оказался утлой хибарой, стоящей на заштатной улочке на окраине Мерефы, уныло тянущейся вдоль железной дороги. Я оставил Кольку в машине, и пошел к калитке. Звонка не было, и я постучал — раз, два, но никто не откликался. Уповая на то, что за воротам нет какой-нибудь особо вредной сторожевой псины, которая голос не подает, а сразу вцепляется незваному гостю в горло, я толкнул калитку. И тут дверь хибары открылась, и на крыльцо вышла старая, но с виду крепкая еще женщина, чем-то неуловимо похожая на девушку Аллу Сороку, какой запечатлела ее моя память.

— Ой, мамочки! — воскликнула женщина, хватаясь за сердце. — Напугали вы меня! Стучаться надо, не учили вас?

— Я стучался, — извинительно ответил я. — Вы не услышали, должно быть.

— Не услы-ышала! — передразнила меня бабка. — Я еще не такая древняя, в глухоте замечена не была. Кто такой, чего надо?

— Я из Москвы, у меня работает…, - начал было я ту же байку, что сплел Кольке, но тут понял, что уж о ком — о ком, а об племяшовой, суть, собственной родне, бабке лапшу на уши навешать вряд ли удастся. — Один человек, который велел вам с Андреем денег передать.

— Денег? — изумилась бабка. — Нам с Андреем? Мабуть ты, мил чоловик, з глузду зъихав[iii]?

И тут, все время разговора подслеповато щурясь на мое лицо, она всплеснула руками и застыла, закрыв ладонью рот. Я посмотрел в ее расширившиеся глаза и утвердительно покивал головой.

— Так вот ты значит какой! — протянула, наконец, бабка. — Алка всю жизнь тебя ждала, пока Чебан ее не угробил.

— Я не знал, — ответил я. — Вчера узнал только.

— Понимаю, — кивнула бабка. — Ну, что, в дом пройдешь?

— Нет, — сказал я. — Тороплюсь я, мама у меня в Москве умерла.

— Царствие ей небесное! — перекрестилась старуха. — Как звали матушку-то? Я в церковь пойду, свечку по ней поставлю. Родня все-таки.

— Наталия Ильинична, — ответил я. — А вас, простите, как зовут?

— Катерина я, — кивнула бабка. — Катерина Богдановна.

— Катерина Богдановна, вот деньги, возьмите, — протянул я ей конверт. — Здесь три тысячи долларов, двадцать пять тысяч вашими деньгами, у меня сейчас больше нету. Вы возьмите, не возражайте, только чтоб на пользу пошли. Андрей, слышал я, не очень правильный образ жизни ведет.

— Да куда уж там! — махнула рукой старуха. — Такое дело, безотцовщина. Мать-то его в руках держала, а уж как ее не стало, мне за ним уж было не углядеть. А так он хороший мальчик, умный, добрый. Но вот сначала водочка, потом тюрьма, и — покатился. А еще-то у тебя, Арсений, дети есть?

— Есть, — ответил я. — Тоже сын. Тоже раздолбай.

— Ну, значит, судьба у тебя такая, — вздохнула бабка, — не иметь от детей счастья. Карма называется. А хочешь, я тебе его карточку покажу?

Бабка снова нырнула в невысокую дверь и вернулась, держа в руках небольшую фотографию. С нее на меня улыбался совершеннейше вылитый я, такой, каким я был в конце школы, и даже точно так же, как у меня, чуть выше левой поднималась при улыбке правая бровь.

— Восемнадцать тут ему, перед армией, — сказала бабка. — Сейчас-то он совсем другой, без слез не взглянешь.

Я кивнул, вернул фото назад. Разговор оборвался, говорить, вроде, было больше не о чем.

— Я деньги возьму, — наконец, решительно тряхнула головой старуха. — Не потому, что считаю, что ты их должен, ничего ты не должен. Ты не знал. Я Алке сколько раз говорила, чтобы сообщила тебе, но она ни в какую. Говорила, если бы я ему была нужна, он и так вернулся бы, а навязываться сама и навязывать ребенка я не буду. Мол, сама я решила оставить, и сама буду за это отвечать. Возьму, потому что вижу, что от души, и потому что очень уж нужно. Я его на эти деньги лечиться сдам, в Харькове клиника хорошая есть. Он сам хочет, но деньги нужны, а где взять, если он пропивает все? Замкнутый круг. А так, глядишь, вырвемся мы из него.

— Ну, слава Богу, — сказал на прощание я. — Очень рад, что у моего сына такая бабушка, как вы, Катерина Богдановна.

— Да скажешь уж! — махнула на меня рукой старуха, расцветая в улыбке. — Ну, что ж, спасибо, что заскочил, лучше поздно, чем никогда. А теперь езжай с Богом.

И она осенила меня широким, размашистым крестным знамением.

*****

За всю дорогу от Мерефы до Харькова я не произнес ни слова. Колька, пребывавший в еще более, чем обычно, приподнятом настроении, может, и рад был бы поболтать, но чувствовал, что я не в духе, и тоже молчал. И только въехав в город, мы вынужденно разговорились, потому что нужно было найти, где на неопределенно долгое время оставить Субару. Выяснилось, что Колька знает укромную стоянку в одном из спальных районов, куда сторож за двести гривен согласился пустить нас на постой со словами: «Да пусть хоть год здесь стоит!» Дальше предстояло двигаться на перекладных, сначала до Харьковского автовокзала, потом на автобусе, идущем в Стрелечью, а последний участок дороги через Пыльную до границы — и вовсе пешком.

— Ну, что, выходим? — после обсуждения маршрута засобирался Колька.

— Погоди, — остановил торопыгу я. — Еще одно дело осталось. У тебя паспорт с собой?

— Ну да, взял на всякий случай, — недоуменно ответил Колька. — Не на рыбалку, на границу все-таки идем.

— Давай сюда.

По планшету я определил нахождение ближайшего нужного мне в Харькове заведения, и через десять минут мы подъехали к подъезду с вывеской «Нотарiальна контора». Я снова оставил изумленно взиравшего на вывеску Кольку в машине, и вышел. Вернулся я минут через тридцать, молча сел за руль и вернулся на стоянку. Там поставил машину в дальний тихий уголок у заросшего высоким кустарником забора, и только тогда повернулся к недоумевающему Кольке.

— На, держи, — сказал я, возвращая ему его паспорт и толстую пачку документов в придачу. — Теперь эта машина твоя. Вот, смотри, тут генеральная доверенность на твое имя, на ее основании ты можешь делать с ней, что хочешь. Вот все документы на нее, они российские, но с доверенностью ты можешь переоформить ее по всем вашим местным правилам. Но — чтоб ты понял — я отдаю ее тебе не для того, чтобы ты на ней катался. Считай, что это не машина, а деньги. Ты должен ее продать, и на вырученное решить ваш с отцом жилищный вопрос. Новая она стоила пятьдесят семь тысяч, да еще обвесов, парктроников и прочего барахла в ней на трешку. Короче — шестьдесят. В Москве она сейчас улетит за сорок. Харьков — не Москва, но за тридцатку, думаю, всяко уйдет. Продавайте вашу хавиру, добавляйте деньги за машину, и новый год будете с батей встречать в нормальном жилье. Только чтоб на первом этаже, или с лифтом.