Клод Авелин - Кошачий глаз

— Может, сделаем наоборот, — сказал Леонар. — Скорее нас догонишь.

— Но я могу взять оба, — предложил Жан-Марк.

— Не болтай глупостей, — рассердился Жонне. — Ты смертельно устал, а четвертый этаж — это сто четыре ступеньки. Вы оба должны меня слушаться.

Они поднялись наверх в молчании. Мария-Луиза держала за руку брата. Его тряс озноб.

— Вытирайте ноги, дети, — предупредила Эмилия. — И позвоните. Бабушка велела звонить, а не стучать.

Поднявшись на цыпочки, Мария-Луиза позвонила и спряталась за спиной у матери.

— Иди вперед, Жан-Марк! — сказал Леонар.

Послышались быстрые шаги, и дверь отворилась.

— Здравствуй, бабушка, — прошептал Жан-Марк.

— А, это ты. Здравствуй.

Бабушка коснулась губами его щеки и, поскольку темнота в прихожей не позволяла его разглядеть, направилась в столовую, окна которой выходили на крыши окрестных домов и холмы, носившие гордое название Золотые Горы. Все поспешили за бабушкой. По дороге Леонар избавился от несчастного чемодана. Бабушка посмотрела Жан-Марку прямо в лицо. Она была низенькая и худая. Ее красивые волосы тронула седина. От живых, проницательных глаз, казалось, ничто не могло укрыться.

— Сними эти очки. Ну да. Конечно. Выглядишь ты, как покойник.

— Я простудился, бабушка, — извиняющимся тоном произнес Жан-Марк. — В Париже сейчас жуткая погода.

— Знаю. Считается, что в Лионе без конца дождь. А у нас тут постоянно солнце. Наконец-то ты вернулся! Надеюсь, ты объяснишь свое поведение. Мы имеем на это право, так ведь?

— Он страшно устал, мама, — вступился за племянника Леонар. — Позволь ему сесть. Он ехал целую ночь.

— Мог ехать и днем. Просто набрался парижских привычек. Там встают в пять вечера, а ложатся в шесть утра. Сейчас как раз шесть утра, и молодой человек должен выслушать, что я ему скажу. Ох, конечно, он может сесть, хотя это и невежливо. Надеюсь, он не воображает, что быть художником — это шататься по монпарнасским кафе, которые хуже всяких… Мария-Луиза, марш на кухню!

Мария-Луиза направилась в комнату.

— Я сказала — на кухню! Знаю тебя как облупленную, будешь подслушивать у дверей. Еще немножко, и сама станешь, как твой дорогой братик! А вот и Жонне. Тем лучше.

Жонне вошел в комнату запыхавшийся, раскрасневшийся, с банкой сливок в одной руке и чемоданом в другой.

— Ох уж эти мне шоферы! Вечно у них нет мелочи!!! И всегда одна отговорка — начало смены! Мне пришлось зайти к госпоже Пешон, чтобы она разменяла мне деньги, ну и заодно купил банку сливок. Свари-ка нам хорошего кофе, Эмилия. Я вижу, мама накрыла на стол. Так любезно с ее стороны…

Жонне посмотрел на Леонара, на стоящего Жан-Марка и спросил:

— Ну, как?

— Чудесно, сынок. Лучше не бывает! Посмотри на это прелестное дитя! Знаю, знаю, простуда, ужасная погода. Не об этом речь. Он может ни в грош не ставить мать, отца, дядю, но только не меня! Это мой дом, и я не позволю ему тут расположиться, пока он не объяснит, по какому праву он пренебрегал нами. Тянул с нас деньги и…

Жонне удалось прервать этот поток слов:

— Ты несправедлива, мама. Жан-Марк у нас почти ничего не брал…

— Это меня и удивляет. В Париже цены растут изо дня в день…

Жан-Марк едва стоял на ногах.

— Знаю, «Пижон, реставратор произведений искусства». Ты еще там работаешь?

Жан-Марк молчал.

— Ты собираешься жениться, не посоветовавшись с семьей и забыв про обязательства по отношению к Огюсте.

Жан-Марк вяло пробовал защищаться:

— У меня нет никаких обязательств по отношению к Огюсте. Это подруга детства. Чего не наболтают в известных обстоятельствах!

— Вот именно! Должно же быть чувство ответственности…

— Но у него есть невеста, — осмелился вмешаться Жонне.

— А, ну да! Имя и фотография. Не стану уж говорить, кого она мне напоминает. Парижанка!

— Да, парижанка! — не выдержал Жан-Марк. — И скоро я женюсь на ней! Скоро! Я приехал лишь затем, чтобы вам сообщить. Я на ней женюсь.

— Что же, это естественно, если вы обручены, — ответила бабушка. — Или у вас иначе принято?

— Что там с кофе, Эмилия? — крикнул Жонне, стараясь избежать скандала.

— Еще минутку.

Казалось, бабушка вот-вот взорвется. Но она неожиданно затихла. Ее взгляд остановился на чемодане Жан-Марка, стоявшем у ног Жонне.

— А мой? — спросила она, подняв голову. — Что ты сделал с моим чемоданом? Ты взял на полгода и оставил в Париже?

Отец и дядя не вмешивались. Извержение вулкана началось.

— Человек, который подвез меня на вокзал, перепутал чемоданы и дал мне свой.

— Что за человек? Твоя невеста?

— Нет. Один американец. Телеграммы не было?

— Какая телеграмма? Какой американец? Куда делся мой чемодан?

— Позволь мне рассказать, бабушка. Я так плохо себя чувствую…

— А вот и кофе, — поспешно сказал Жонне. — Садись, мама, и ты, сынок. Тебе полегчает. Внутри чемодана должен быть адрес хозяина. Куда ты поставил чемодан, Леонар?

— У входа. Сейчас принесу.

Эмилия поставила кофе на стол, а Мария-Луиза взобралась на свой стульчик.

— Отлично, — сказал Жонне. — Перекусим спокойно, и в контору! Порядочный человек умеет совмещать приятное с полезным.

— Вот, мама, — вступил в разговор Леонар. — Если немного подвинуть чашки, можно поставить чемодан рядом с тобой.

— Какое мне до него дело! Я хочу свой. Этот крохотный, будто несессер. Как ты мог перепутать? Откуда взялся этот твой американец?

— Жан-Марк не мог из-за ливня поймать такси, и тот его подбросил, — ответил Жонне.

— А метро на что? У него ног нет?

— Совсем неплохой чемодан, — заметил Леонар. — Красивая кожа.

— Открой его, Жан-Марк, — попросил Жонне.

— Это нескромно, — сказал Жан-Марк.

— Ты больше считаешься с каким-то иностранцем, чем с собственной семьей! — возмутилась бабушка. — Наверное, эта рухлядь набита всяким хламом, и твой американец здорово выиграл от замены.

— Ну, скорее, Жан-Марк, — торопила Мария-Луиза.

Раз, раз — и оба замка открылись одновременно. Жан-Марк поднял крышку.

— Визитной карточки нет, — сказал Леонар.

Вся семья склонилась над чемоданом.

— Я не собираюсь пить из-за вас холодный кофе. — Бабушка придвинула к себе чашку.

— Какой чудесный шелк! — воскликнула Эмилия.

— Он напоминает китайский, но это наше, лионское производство, — определил Леонар.

Жан-Марк стал разглядывать желто-голубой шелк, лежащий в чемодане: желтый дракон на фоне неба, такого голубого, что настоящее небо за окном казалось очень пасмурным. Эмилия взялась за конец пояска.

— Что это? Платье? Халат?

— Ты уверен, Жан-Марк, что благородная особа, спасшая тебе жизнь, не была американкой или китаянкой? — спросила бабушка, намазывая хлеб маслом.

— Вынь это, Эмилия, — нетерпеливо сказал Жонне. — Потом положим назад.