Юлия Михалева - Невидимые

Зато имелась и польза — теперь встречи с сыщиком можно не опасаться. Уж найдется, что рассказать. Макар не только вышел на главного — похожего на беса чернявого Алексея. Молод — лет тридцати, не больше, а злобы, что в сатане.

Нет, он даже о том, что внутри творилось, разведал. И в доказательство мог предъявить свой разбитый нос.

Все-таки, что бы ни говорили, имелось у него какое-то непростое чутье. Не случайно он на тот театр сразу решил указать, еще до того, как увидел, что даму от него тащат. Вот и угадал: секретов там хватало.

Впрочем, надо надеяться, что на этом знакомство с культурой и кончится. Больше Макар по театрам — ни ногой.

Внезапно он остановился, как подкошенный. Зачем свой адрес-то назвал? Вот болван! А все оттого, что слишком перепугался.

Рабочий сделал глубокий вздох. Так когда-то учил мастер: "говорят тебе, что ты совсем негодящий — а ты стой себе, молчи да дыши". И впрямь, помогало.

Отдышавшись и снова порадовавшись расставанию с Алексеем, Макар задумался о грядущем.

Сегодня он вместе со Степаном и двумя рабочими с мануфактуры Павловой — ныне все хозяйство покойницы забрал в свои руки управляющий — собирался окончательно обговорить все детали и разойтись на неделю.

Само по себе занятие Макара совершенно не привлекало. Одно дело — кошелек на улице, а другое — то, что предлагал щедрый на неважные идеи Степан.

Макар вовсе не забыл, что именно приятель и виноват — пусть не со зла — в его нынешнем положении. Помнил он и о том, что предыдущее подобное начинание привело к знакомству с Червинским.

Но четвертная бы точно избавила всю семью от забот на месяц. А если Степка не обманул, и Макару перепадет не одна такая, а целых четыре? И всего лишь за ночь! Это не десять часов у станка каждый божий день, за исключением воскресного.

Если все так и пойдет, они скоро в люди выбьются. Поди, собственный дом купят. Без домовладельца и аренды. Дашутка на швею выучится, как мечтает. Мать станет чаи гонять сутки напролет, а Петька — сахарными петушками лакомиться.

Широко улыбаясь грезам, Макар еще больше ускорился.

— Батюшка ваш меня отослал. Как помню — воскресенье было, когда я его живым видала в последний раз, — Аксинья всхлипнула, но больше для виду. — Я и сама выходной собиралась просить — к сестре сходить, да за утро раздумала. Распря у нас с ней вышла аккурат накануне… А Сергей Мефодьевич как раз вернулся откуда-то в добром настрое. Но как меня заметил — так сразу и огорчился. Походил-походил, да и ко мне на кухню. Иди-ка, говорит, Аксинья, где-нибудь погуляй. Родных навести, или, если вдруг желание будет, в синематограф загляни. Я отвечаю: да некуда мне идти, дел нет. А он на чай мне дал, да щедро — целый пятерик! Тут уж как можно упрямиться? Собралась я да и пошла, в самом деле. К сестре все же пришлось податься, хотя и разлад у нас с ней случился…

— А вернулась когда?

— Так на второй день. С утра и пришла.

— Черный ход ты открыла?

— Нет, не я. Не приметила даже, отперт ли он. Мы через него и не ходили, почитай, никогда.

— И потом что?

— Захожу, зову вашего батюшку, зову… Тишь. Думала, снова куда вышел. За уборку принялась. Вот, гляжу я в его спаленку — а там он и лежит… — вздохнув, кухарка перекрестилась.

— Почему же ты никому не сказала? Из-за тебя он, выходит, неделю так пролежал! — не в силах больше сдерживаться, закричал Бирюлев.

Аксинья прижала руки к ушам и запричитала:

— Простите меня бабу-дуру — шибко испугалась! Неровен час бы и меня за ушко… Ведь всегда так: что случись — сразу прислуга виновата.

Оглядывая нищую избу — даже пол земляной — репортер склонялся к тому, чтобы поверить кухарке. Если бы Аксинья имела какое-то отношение к смерти отца, то вряд ли бы ей хватило смекалки и выдержки не бросить все и не сбежать сразу же.

— Вон и с Матрешкой так. Забрали ее. В смерти хозяина винят. Хотя какая из нее убийца? Семеро по лавкам. И избу ей сожгли. Видели небось, когда мимо шли? Детки еешные теперь по миру пойдут голодранцами.

По дороге репортер обратил внимание на обгоревший, распахнутый настежь дом. От него тянуло гарью вперемешку с сыростью — похоже, пожар произошел совсем недавно.

— Что, говоришь, с ней? — прежнее объяснение он прослушал.

— В полицию увели. Дескать — хозяина своего порешила. То бишь, господина Коховского.

Бирюлев смутно вспомнил служанку, которую встретил на пороге дома Старого Леха.

— Его убили невидимые. Как, думаю, и моего отца.

— Вот и я про то же! Матрешка-то не при чем! Но вроде штуку какую-то покраденную у нее нашли.

Что же сказали в полиции про прислугу? Отчего-то сыщики не желали признавать ее причастность к невидимым… Точно: у половины жертв горничных да кухарок на месте не имелось. Якобы. Неизвестно, как обстояло на самом деле. Лично Бирюлев никогда бы не стал верить этим алчным и лживым людям. Прислуга Ирины ухитрялись из-под носа уносить даже ложки.

— Смотри, Аксинья: сбежишь — значит, ты отца и убила.

— Да бог с вами, Георгий Сергеевич! Куда мне бежать? Ох, простите, простите дуру.

Репортер встал с шероховатой табуретки, зацепившись штаниной. Только чудом не порвал. Выходя, едва не ударился головой о низкую потолочную перекладину перед сенями.

— А кухарка вам не нужна? — умоляюще спросила на прощанье Аксинья.

Отказавшись, Бирюлев вернулся в накладный — особенно теперь, когда все источники дохода разом иссякли — гостиничный номер.

Еще какое-то время он сможет продолжать вести привычную жизнь, получив невеликое наследство. А что потом? Переезд в дом отца? Даже о визите туда думать неприятно — слишком свежо в памяти последнее посещение. Назад к Ирине? Вариант ненамного лучше. С каждым днем перспектива встречи с женой удручала все больше — но вечно от нее прятаться не получится.

В газете репортер тоже не показывался с того самого дня, как Титоренко ответил отказом. Бирюлев до сих пор чувствовал себя уязвленным.

В среду он вновь посетил полицию и в очередной раз рассорился с Червинским.

Гадко усмехаясь, сыщик разрешил забрать отца из мертвецкой — вот только, увы, все те гнусные опыты, что над ним проводились, ничего не показали. Тело, и впрямь, пролежало до вскрытия слишком долго.

Незнакомый городовой вытащил разгневанного репортера из кабинета, а потом неожиданно принялся утешать, как дитя:

— Да будет вам… Отыщем мы тех, кто это сделал. Малинкой, поди, потравили, раз следов других нет.

— Чем?

— Смесью водки да морфия. Часто такое у нас случается, вот только обычно господа в себя после приходят. Просыпаются в своих постелях.

Благодарный за то, что в убийстве отца хоть кто-то не сомневается, Бирюлев заметил: