Юлия Михалева - Невидимые

— Червинский-то как раз искать виновных не хочет…

— Не гневайтесь уж так сильно, — городовой подкурил папиросу и протянул Бирюлеву. — Невидимые у них с Бочинским…

— А как же мой отец?

— Так все говорит о том, что не их вина. А у наших сейчас одна задача. Знаете, как их начальство прижало? Особенно после вашей статьи. Злые они на вас. Но ничего, переждите, и вами займутся.

— А вы отчего не злы? — с недоверием спросил репортер.

— А я им не друг, — улыбнулся полицейский.

Похороны состоялись в пятницу. Бирюлев никого не предупредил ни о дате, ни о времени, и потому на скромной церемонии присутствовал в одиночестве.

Вечером в гостинице он снова напился вусмерть. Спустился к портье и повис у него на шее:

— Я теперь полностью сирота!

Проспавшись и придя в себя, день пробездельничал — и вот, наконец, снова решил вернуться к собственному расследованию, толком не понимая, к чему оно, но будучи уверенным, что только так можно восстановить справедливость.

Придется поверить Аксинье и понадеяться, что она никуда не сбежит.

Вновь проходя мимо сгоревшего дома, Бирюлев заметил в обугленном дверном проеме перепачканную девочку. Увидев его, она быстро шмыгнула внутрь.

Вернувшись в номер, репортер потребовал принести прежние выпуски газеты. Когда пожелание исполнили — хоть и наполовину: не все удалось отыскать — он принялся изучать собственные заметки. К счастью, Бирюлев всегда имел склонность повторяться, и потому без особого труда собрал воедино все подробности, которые когда-либо слышал.

Другие жертвы невидимых, как и отец, собирали старинные вещи. Всех обокрали. Ценности Коховского — если верить отцовской кухарке — нашли у его прислуги. Горничная мануфактурщицы Павловой сказала, что хозяйка отпустила ее домой. Так же, как и Аксинья. Все это о чем-то, да говорит.

Старого Леха обнаружила служанка. Она уже в полиции, а значит, до нее не добраться. Появляться у Грамса, соседа Ирины, репортер не стал бы и за все сокровища мира. Оставались покойные полковник и владелица мануфактуры. В их дома Бирюлев еще никогда не стучался — а кто знает, что могли бы там рассказать?

Он нажал на кнопку звонка.

Кряхтя, старик Ферапонт вновь прошаркал по лестнице, кляня судьбу за то, что ничего нельзя знать наперед. Иначе бы он поселил неуемного постояльца аккурат напротив своей конторки.

— Чего изволите? — угодливо спросил портье, приоткрыв дверь.

— Принеси-ка мне адрес-календарь.

— Один момент, сударь.

Пролистав справочник, Бирюлев выписал красивым почерком адреса, и, не откладывая в долгий ящик, отправился с визитами.

День опять стоял жаркий, и он подозвал извозчика, чтобы избежать утомительной прогулки.

Полковник жил буквально через несколько кварталов, в довольно оживленном, хоть и чистом районе. Доехав, репортер сверил номера домов со своей запиской и устремился к массивному кирпичному зданию. Сначала надо выяснить, не осталось ли у погибшего родственников. Может быть, они смогут чем поделиться?

Постучав в дверь, Бирюлев замер в ожидании. Однако не прошло и пары минут, как выглянул… Червинский, одетый в гражданское.

Удивились оба. Первым заговорил сыщик:

— Как вы нашли меня здесь, Бирюлев?

— По адрес-календарю, — совершенно искренне ответил репортер.

— Так вы с самого начала пронюхали? Что ж, можете написать и об этом. Напишите, я даже буду вам благодарен! Вы избавите меня от ваших невидимых, и я, наконец-то, отдохну.

— И в мыслях не имею, — из чистого противоречия возразил Бирюлев, не понимая, что к чему.

— Что вам нужно?

— Узнать о последних днях полковника. Мы решили рассказать подробности о каждой жертве.

— Думайте обо мне все, что хотите, но мне в самом деле известно не больше вашего, — устало заметил Червинский.

Он вышел на крыльцо, присел на ступеньку и закурил. Бирюлев не сменил положения и теперь возвышался над сыщиком — что вполне устраивало.

— Единственное, за что можно было зацепиться — это странные следы. Рассыпали муку — видимо, дядя, в отличие от остальных, сопротивлялся. Однако после того, как тут потопталась толпа, я больше не уверен, что те отпечатки оставили преступники.

Дядя? Репортер, наконец, уяснил связь.

— Что за следы?

— Эх… Да такого просто быть не может. Мне, очевидно, показалось, либо их повредили… Либо, что более вероятно, я чего-то не понимаю… — Червинский словно разговаривал сам с собой.

— Я тоже видел следы, — солгал Бирюлев.

— Где? В каком доме? — оживился сыщик.

— У господина Коховского.

— Как они выглядели?

Бирюлев задумался, представляя темный коридор Старого Леха.

— Отпечатки в пыли.

— А мы пропустили. Где же вы их нашли?

— На втором этаже, у спальни. С краю, — убедительно уточнил Бирюлев.

— Я и впрямь сойду с ума! — с тоской сообщил Червинский. — А они… не показались странными? Что они вам напомнили?

— А вам?

Сыщик посмотрел Бирюлеву в глаза, очевидно, размышляя о чем-то, но вслух произнести не решился.

Вместо того он предложил:

— Не хотите зайти?

— Да за что вы нас держите тут, как скот? — причитала крестьянка, встав аккурат напротив стенного оконца. Оно, однако, и не думало открываться. — За что мы так маемся, без вины виноватые?

— Какой сегодня день? — спросила Матрена у маленькой рыжей воровки. Ее привели только вчера — в датах еще не запуталась.

— Воскресный. Десятое, июня месяца.

Прачка покачала головой.

— Ровно неделя прошла.

С тех пор ее вызвали лишь однажды. Спрашивали об убийстве, суля каторгу, а то и повешение. Про дочь, конечно, слушать не стали. А потом вернули — и забыли.

Обычное дело, по словам постояльцев.

— Вот в баню бы, — мечтательно вздохнула Матрена, расчесывая до крови искусанные клопами ноги.

— Ишь, чего захотела, — расхохотался одноглазый.

Пока наружу вышло лишь четверо. Трое — чтобы отправиться в тюрьму и исправительный дом, а вот про последнего говорили, что на волю.

Каждый раз, когда кого-то звали, Матрена вцеплялась в него мертвой хваткой и просила передать весточку детям. Как правило, ее отпихивали. Но кто-то и соглашался — но только те возвращались обратно.

Выпущенный же не сказал ни да, ни нет. Оставалось надеяться, что на радостях он подобрел и поспешил исполнить волю случайной соседки… Только, по правде, Матрена ни на миг в это не верила. Наверняка счастливчик вовсю хлестал горькую — праздновал избавление, забыв обитателей хлева.

— Угомонись, Татьяна. Не голоси, — попросила Матрена. — Толку с того?

Как оказалось, вовремя вступила. Только крестьянка сделала шаг от двери, чтобы дать отповедь — как та отворилась. Не отклонись она — так зашибли бы. Отойдя подальше, баба тут же передумала спорить.