Юлия Михалева - Невидимые

— Вы опять ошиблись: она мне не интересна. Я упорно не вижу связи между прислугой Коховского и убийством отца. А меня — как ни странно — куда больше волнует именно он. Да, а еще мой приятель детства Батурин и украденные бумаги. Не смею задерживать. У вас наверняка дела… в Старом городе либо у Натальи Васильевны.

Бирюлев сделал вид, что вернулся к работе.

— Да, у меня и впрямь есть дела. Сегодня Митрофанова сдала сообщника. Ближе к вечеру мы навестим его логово.

— Вот как? И кто же он?

— Гробокопатель. Похищал тела с кладбища.

Репортер сморщился.

— Отвратительно. Но при чем тут невидимые?

— Митрофанова уверяет, что он — один из убийц. Доброго дня, Бирюлев.

Червинский направился к двери.

— Подождите. К чему вы мне рассказали? Ваши слова непременно окажутся в газете.

— Не возражаю.

— Я хочу поехать туда с вами и сам все увидеть.

— Тогда поспешим.

Под вечер из полицейского участка двинулись на телеге — хоть и медленно, но зато поместилось больше народу. Отправились в сторону погоста, широко раскинувшегося за пределами города.

На месте дорогу вызвался показать священник из кладбищенской часовни — когда его удалось добудиться. Суетливый, юркий.

— Как же так, господа? Ведь то, что вы сказали — чудовищно! Немыслимо! Разве могло прийти кому-то в голову творить столь бесовское богохульство? — все причитал он, пока полицейские шли по улицам города мертвых.

Его куда больше волновали могилы, чем убийства. Умершие здесь были важнее живых.

Маленькая лачуга гробовщика приткнулась на самом отшибе.

— У вас что, только он работает?

— Так силен, как бык. Им и обходились… Спокойный, трудолюбивый. Не пьет. С ним никогда и хлопот-то не видели! Вы, должно быть, ошиблись.

Толкнули дверь — она легко отворилась. Запахло отвратительно — гнилью и разложением. Священник зажал нос кружевным платком, другую руку приложил к области сердца.

— Боже святый! Прости, господи, что поминаю всуе — но что же там может так смердеть?

Полицейские вместе с Червинским пошли внутрь. Бирюлев не решился. От гнусного смрада и так едва не подгибались колени.

Вместо того он принялся бродить вокруг, не отходя далеко, чтобы не упустить важное. Впрочем, полицейские, набившиеся в лачугу, говорили громко. Бирюлев отлично слышал их брезгливые восклицания.

— Это мышь! Мышь в банке. Ох, тьфу…

— Аккуратнее! Постарайся больше ничего не разбить…

— Червинский! Здесь человеческий череп!

— Рука…

Заслушавшись, Бирюлев оступился. Нога соскользнула вниз, каблук застрял. Пытаясь высвободится, репортер елозил в земле. Оказалось, что он увяз между засыпанным настилом из досок.

Вырвавшись из ловушки, Бирюлев пригляделся и принялся, от нечего делать, отбрасывать землю носком ботинка вдоль линии, начерченной досками.

Поодаль обнаружился деревянный люк.

— Колодец? На кладбище? — вслух удивился репортер.

— Где? — Червинский, который, похоже, как раз вышел на воздух отдышаться, подошел ближе. — Точно. Что там?

Наклонившись, сыщик потянул крышку. Она не поддалась.

— Помогите же, Бирюлев!

Вдвоем они сбросили ее на землю. Понесло сыростью. Червинский лег на живот — прямо на грязь — вглядываясь в темноту.

— Там что-то есть! Принесите фонарь!

Осветив дно пустого колодца, они увидели на земле очертания тела.

— Эй! Ты кто? Живой?

— Ааа… — застонали внизу.

Женщина?

— Надо туда спуститься, — решил сыщик. — Кто полезет?

— Нее… Нет. Темноты шибко боюсь, — открестился ближний из подошедших городовых.

— Есть кто смелый? — Червинский оглядел всю компанию из шести полицейских и Бирюлева. — А, черт с вами, сам полезу. Несите веревку.

Обвязав сыщика за пояс, городовые медленно спустили его на дно колодца. Он долго возился там, что-то бубня.

— Есть! Вытаскивай!

Поднятый на поверхность Червинский держал тощее, грязное тело в ошметках черного платья. Сыщик уложил его на землю.

— И кто тут?

Находка щурилась от света сумерек, прятала лицо руками и почти беззвучно шипела.

— Елена? — с изумлением спросил Бирюлев. — Елена Парижская?

Она дернулась, отняла руку, вглядываясь в Бирюлева светлыми большими глазами. Теперь в ней сложно было признать прежнюю прелестницу — но это точно она.

— Ты убила моего отца, — и что вдруг нашло? Видимо, сказались нездоровая обстановка и события минувших часов. — Бирюлева. Археолога.

— Опомнитесь! Что за ересь вы несете?! Она едва дышит, — резко одернул Червинский.

— Да… Я… — глухо и тихо, но внятно шепнула Елена.

Держа в руках зеркало, Елена придирчиво рассматривала свое отражение. Похоже, оно ей не слишком нравилось.

Прежде Червинский видел актрису лишь мельком, но был впечатлен. Теперь же от нее осталась лишь тень прежней — исхудавшая, с глубоко ввалившимися глазами, в больничном платье, без грима, со скромной косой.

Впрочем, то существо, которое сыщик больше недели назад достал из колодца, и вовсе мало походило на человека.

Однако она окрепла достаточно, чтобы кокетничать с полицейскими. За исключением Червинского. С ним она уже несколько дней или вовсе отказывалась говорить, или озвучивала ставшую традиционной реплику:

— Боже, до чего вы жестоки! Я почти месяц провела в жуткой яме. Меня похитили! Я жертва! Вы должны наказать преступника, а не издеваться надо мной вашими ужасными вопросами.

Затем Елена всхлипывала, стараясь не кривиться.

После признания в убийстве Бирюлева-старшего ее в большом секрете привезли в заводскую лечебницу. Если уж актриса связана с невидимыми, то стоило соблюдать осторожность — тут все оказались единодушны. Даже газетчик согласился держать рот на замке.

По просьбе сыщиков койку Елены поставили в отдельную комнатенку, потеснив больничные припасы. Душная, жаркая. Помимо летнего зноя за стенами, ее нагревали лампы — а окон не было: свет пациентке пока не рекомендовался.

Двое городовых круглые сутки сидели под ее дверью. Бочинский обычно составлял им компанию. Вслед за ним и Червинский почти поселился в больнице, не сводя глаз ни с актрисы, ни с напарника.

На второй день Елена заговорила. Рыдая, рассказала, как "мерзкий урод" ходил за ней по пятам, а потом похитил и заточил под землей.

— Почему это случилось со мной? Он должен был меня защищать! — истерично выкрикнула она, захлебываясь в настоящих, лишенных фальши, слезах.

Тюремщик почти не показывался ей на глаза. За все время Елена видела его лишь дважды, мельком, но узнала в нем давнего преследователя.

Она отрицала поругание. Старый сыщик не верил, однако Червинский точно знал, что тут актриса не лжет.

Больше никаких объяснений в тот раз не последовало. Елене сделали укол морфия, и она уснула.