Ян Мортенсон - Кубок Нерона

— Скляночка–то, поди, на вес золота,— пошутил было я, но Ёран отозвался совершенно серьезно:

— Безусловно. Одна из таких вещиц несколько лет назад была продана в Лондоне на аукционе Сотби.

— Не помнишь почем?

— Только что проверил. Примерно за четыре миллиона.

— Четыре миллиона?

Ёран Линдгрен кивнул, потом с усмешкой продолжил:

— Ты ведь знаешь, как его прозвали: «Новый Дионис, влекомый звериной упряжкой страстей». Даже по римским меркам он был сущим монстром. Убил родную мать, женился на евнухе, да и вообще, чего только не вытворял! «Адские пламена в греховной трясине» — вот что писали о его жизни.

— Я помню единственно, что он поджег Рим, а сам, стоя на высокой башне, пел о пожаре Трои.

— Н-да, кто знает, было ли это на самом деле. Тогдашние историки по политическим соображениям пятнали его имя. А пожаром Рима он воспользовался, чтоб заложить новый современный город, тот, какой представляется нам при мысли о древнем Риме. Любопытно, между прочим, что он, к примеру, предложил отменить все пошлины и косвенные налоги. Совершенно новая льгота свободной торговли.

— Он–то наверняка был неслыханно богат?

— Еще бы. Он выстроил так называемый Золотой дворец, стены и потолки там были выложены золотом и инкрустированы перламутром и драгоценными камнями. А перед дворцом высилась почти сорокаметровая статуя Нерона в образе бога солнца, сделанная из золота, серебра и бронзы. И вместе с тем он преследовал христиан, которых зашивали в мешки, облитые смолой, вешали на столбах, а потом мешки поджигали, и они факелами пылали в императорских садах, когда там происходили ночные оргии.

— Я где–то читал, что у него был монокль.

— Верно. Он страдал близорукостью и пользовался моноклем из шлифованного изумруда. Но конец его был ужасен: он наложил на себя руки, узнав, что сенат приговорил убичевать его до смерти.

Я взял со стола поблескивающий синий кубок. Поднес к свету. Взглянул на белых коней, которые мчались вперед, подхлестываемые возничим. Может, и в самом деле его держал в руке сам Нерон? Ненавистный, жестокий, безрассудный расточитель Нерон. Может, он возлежал в тоге на мраморной скамье и хмельным взором следил, как огненные языки рвались к ночному небу, когда в Риме бушевал пожар, может, в этот кубок ему и наливали пенное красное вино? Злую, безвременную смерть принес он Астрид. А ведь это лишь краткий миг в долгих веках существования кубка. Неужели на нем лежит проклятие, неужели затаилась Неронова сила, или мне только кажется? В конце концов речь идет просто об уникальном, ценном произведении античного искусства, о предмете, стеклянной вещице. Не стоит давать волю фантазии.

Самолет вошел в облака, и его огромный корпус завибрировал и накренился. Точно в молоке, ДС-10 снижался над Арландой. Лишь в нескольких сотнях метров от земли облака поредели, внизу проступило шоссе. Автомобили с включенными фарами, хотя уже было утро и вполне светло, ползли внизу, словно длиннущая тысяченожка.

Он зевнул и провел ладонью по щеке. Колючая щетина. Руки–ноги затекли, да и весь какой–то потный, грязный после ночи, проведенной в тесном кресле. Белокурая стюардесса со стандартной рекламной улыбкой на лице помогла ему поднять спинку сиденья — он забыл это сделать, — забрала одеяло и наушники.

Вообще–то в самолете пить не стоит, подумал он. В желудке противно, голова гудит, но ведь, кроме как есть да пить, делать решительно нечего. Единственный способ заснуть, продремать часок–другой. Он сглотнул, во рту было сухо и какой–то мерзкий привкус.

Несколько часов спустя, приняв снотворное, он спал глубоким сном на широкой кровати «Шератона». Спешку пороть незачем. Лучше всего ему работается на свежую голову. Главное — спокойствие, добыча не ускользнет.

Проснулся он после полудня, принял душ и спустился вниз, взял в баре большую чашку кофе и сандвич. На улице было темно, он зябко и уныло поеживался. Наверно, отчасти виноват и временной сдвиг, подумал он. Скажи спасибо, что ты не летчик и не мыкаешься этак всю жизнь. Хотя, конечно, можно летать и в Вест–Индии. На маленьких самолетах, с одного острова на другой. А лучше всего завести парусное судно — заберешь на борт горстку богачей пассажиров и курсируй в кристально чистой воде между белоснежными пляжами. Красота — плавать с дыхательной трубкой над коралловыми рифами, среди стаек ярких, пестрых рыб, загорать на песке. Пить холодное пиво.

Улыбнувшись своим мыслям, он налил себе еще чашку крепкого кофе. После этой командировки можно и на покой уйти. Яхта вряд ли стоит баснословно дорого, да и вообще, деньги — это еще полбеды. А вот выдержит ли он такую жизнь? Не заскучает ли через месяц–другой?

Он достал карту Стокгольма, которой его снабдила авиакомпания «САС». «Шератон» он уже на ней отыскал. И Старый город. Долго сидел, изучая сетку улиц, смотрел, куда какая ведет, как куда пройти. Можно ли тут быстро исчезнуть.

Немного погодя он стоял на площади Стурторг. Пошел снег, он поднял воротник плаща, поежился. Холодно, темно. Вон как далеко от Вест–Индии заехал Ладно, бог даст, он тут долго не задержится. И он мед ленно зашагал по Чёпмангатан, внимательно следя за номерами домов. Остановился у какого–то магазина. Две витрины, между ними дверь с крупной надписью золотом — «Антиквариат», а ниже, более мелким шрифтом,— «Юхан Кристиан Хуман». Итак, он у цели.

В одной витрине выставлена оловянная посуда. Он не больно–то разбирался в антиквариате, но это вроде как рококо. В другой витрине сверкал синью и белизной китайский фарфор. Дальше в помещении виднелись стулья, столы и диван, а в самой глубине — высокий шкаф.

Он взялся за дверную ручку, нажал на нее. И тотчас пожалел. Спешка–то зачем. Лучше подождать до завтра и зайти в это же время. А пока надо осмотреться, поразведать, что и как. Может, и на квартиру этого Хума–на взглянуть. Ведь антиквар живет поблизости, это он знал.

Мысли мои пришли в смятение, подумал я, когда после встречи с Ёраном Линдгреном вышел из Национального музея. Так, кажется, писали в старых романах? И как раз таковы были мои ощущения. Астрид отправила со мной в Стокгольм вазочку, купленную на блошином рынке, а Ёран говорит, что она стоит четыре миллиона. Что же мне теперь делать? Астрид умерла, но родные у нее наверняка есть? А вазочка была ее.

Я задумчиво шел по набережной мимо «Гранд–Отеля». Синий кубок я оставил у Ёрана. Пусть рассмотрит его повнимательней, изучит по всей форме. Он вполне это заслужил. Не каждый день ему в руки попадают такие вещи, да и много ли у Музея денег! К подобным объектам разве подступишься? Может, подарить его Музею от имени Астрид? Дар мисс Астрид Моллер, убитой в Нью–Йорке. Я отбросил эти мысли. Тут не до шуток. Астрид умерла, и ее смерть подействовала на меня сильнее, чем я думал. Ведь наша встреча была не просто нечаянным приключением, какие иной раз случаются по уик–эндам. Здесь было что–то еще, и я начал понимать это лишь сейчас, когда, увы, слишком поздно. Я хотел снова встретиться с нею, хотел, чтобы она приехала в Стокгольм, жила у меня. Хотел увидеть ее, услышать ее голос. Целовать ее, вдыхать аромат ее духов.