Ян Мортенсон - Кубок Нерона

Но об истинной стоимости кубка я умолчал, хотел сперва прозондировать, интересует ли его вообще синяя склянка с блошиного рынка в Нью–Йорке. Она его не интересовала. Не то что пленка с рождественскими песнями.

— Вы никак не можете принести пленку сегодня? Я бы охотно ее прослушал, а там и решил, есть ли тут какая связь с убийством.

Я посмотрел на него, и опять меня охватило прежнее странное чувство: не ходи, надо подождать. Да и чем рождественские песни, адресованные Грете Бергман, помогут в расследовании убийства женщины, которую замучили и удавили на одной из нью–йоркских автостоянок?

— Я положил ее в банковский сейф,— сказал я.— После визита полиции решил, что не худо спрятать ее в надежное место. А банк открывается только в полдесятого утра.

— Вы давали полиции послушать пленку?

— Честно говоря, совсем забыл. Даже не подумал о ней. Видимо, был слишком потрясен известием о смерти Астрид. Хотя, по идее, надо было рассказать.

— Ничего, дело поправимое,— сказал О’Коннел, вставая.— Я зайду завтра часиков в десять, если можно. Сами понимаете, мне надо поскорее вернуться в Нью–Йорк, так что буду очень признателен, если вы к этому времени сумеете привезти пленку.

Он вышел в зимний вечер, а я еще долго сидел в магазине, думая об Астрид. Задушили, мучали. Кто? Зачем? Неужели это каким–то образом связано с рождественскими песнями или с кубком Нерона?

Но я отбросил эти мысли. Из–за пленки с песнями людей не убивают, а что ее кубок стоит миллионы, никто во всем Нью–Йорке понятия не имел. Даже я, хоть и был с ней в момент покупки.

Утром я достал пленку и надписанный ею конверт и еще порадовался, что стеклянный кубок в целости и сохранности пребывает в Национальном музее. Мой несгораемый шкаф, конечно, выглядит солидно, однако профессионал–медвежатник вскроет его в два счета.

Десять часов, одиннадцать — полицейский лейтенант из Нью–Йорка не появлялся. Вообще никто не появлялся. В магазине было непривично тихо, я сидел в конторе, водрузив ноги на посудный столик, и с Клео на коленях читал «Дагенс нюхетер».

Вдруг над дверью звякнул колокольчик, Клео обиженно спрыгнула на пол, я сложил газету. Запоздал, похоже, O’Коннел, подумал я и, надев ботинки, вышел в магазин.

Но там меня ждал вовсе не О’Коннел. На большом ковре у двери отряхивал снег комиссар Свенссон. Я удивленно воззрился на него.

— Ну вот я и вернулся,—сказал он без улыбки, серьезно глядя мне в глаза.— Вы знаете этого человека?

Он достал фотографию, сделанную «поляроидом». С маленького прямоугольника на меня смотрело лицо. Нет, «смотрело» не то слово, потому что глаза были закрыты, и вообще, вид у него был какой–то странный. На себя не похожий.

— Да,— сказал я, вернув ему снимок, — я его видел. Вчера днем он заходил сюда. Это нью–йоркский полицейский, О’Коннел.

— Нет,— устало отозвался Свенссон.— Его зовут не О’Коннел, а Хименес. Во всяком случае, по паспорту. И он не полицейский. К тому же он мертв.

Сначала Астрид, теперь О’Коннел. Вернее, Хименес. Но если он не полицейский, то кто же?

— Что он заходил сюда, я понял,— сказал комиссар Свенссон.— У него в кармане был листок с вашей фамилией и адресом. Он явно прилетел из Нью–Йорка специально, чтобы повидать вас. Что ему было нужно?

— Потолковать об Астрид Моллер. Он сказал, что служит в нью–йоркской полиции, и у меня не было оснований усомниться в этом. Ведь вы же приходили ко мне на днях по их просьбе. Он хотел выяснить все насчет Астрид. Как мы встретились, что делали.

— И вы рассказали?

— Конечно. Все, что мог. То же, что рассказал вам.

О пленке я опять словом не обмолвился. Решил, что это касается только меня и Астрид. Лучше сперва разыщу Грету Бергман, поговорю с нею об Астрид, посмотрю, может быть, в пленке заключен несколько иной смысл, чем кажется с виду. Может быть, это вовсе не рождественский привет подруге, которую отправительница несколько лет не видела. И вообще, меня одолевали дурные предчувствия. То, что я забыл в прошлый раз сказать о пленке, свидетельствует не в мою пользу. А речь теперь идет не только об убийстве Астрид Моллер. Теперь налицо уже два убийства.

— А вчера вечером? У вас были какие–то особые планы?

— В каком смысле?

— Ну, в смысле, вдруг вы встречались с друзьями или еще что–нибудь такое...

— Да нет, все обычно. Я пошел домой, прочел вечерние газеты. Поужинал, посмотрел телевизор.

— Какую же программу?

— «Рапорт», кажется. Я ведь уснул. И проснулся, когда все кончилось. Перед мерцающим пустым экраном.

Он пристально смотрел на меня.

— Значит, вы никуда не выходили.

И тут до меня дошло. Он выяснял, есть ли у меня алиби. Выспрашивал, что я делал вечером, не сбегал ли в «Шератон», не пробрался ли в номер к Хименесу, не пристрелил ли его. Вот когда я разозлился.

— Стало быть, так. Внесем ясность, раз и навсегда. Я не имею ни малейшего касательства ни к убийству Астрид, ни к убийству Хименеса. Ни малейшего! Не очень, знаете ли, приятно выслушивать подобные инсинуации.

— В расследовании убийств вообще мало приятного,— невозмутимо сказал он.— И при чем тут инсинуации? Мне поручено дело, а значит, я обязан выяснить буквально все сопутствующие обстоятельства. А факт остается фактом: обе жертвы перед смертью встречались с вами, у обоих у них была записана ваша фамилия и адрес, вдобавок вы не сумели удовлетворительно отчитаться о своих занятиях в момент убийства.

— «Удовлетворительно отчитаться»! «Занятия»! Черт бы побрал ваш полицейский лексикон! Я не убийца. А если вы сами никогда не засыпали под шведскую телепрограмму, с вами наверняка что–то неладно. Я вовсе не обязан скрупулезно регистрировать свои поступки м в любое время дня и ночи держать рядом свидетелей, чтобы они могли подтвердить, что я не шныряю по темным переулкам и не режу глотки прохожим.

— Спокойно! — оборвал он мою тираду.— Никто вас ни в чем не подозревает. Но мне нужно разобраться во всех тонкостях этого дела. Вот я и пометил себе, что вы сидели дома и смотрели телевизор. Только и всего.

Я остыл. Свенссон прав, служба есть служба.

— Пишите, — сказал я,—не сдержался. Но вы ведь понимаете, ситуация у меня не из веселых. Два убийства, и но обоим прохожу я.

Он понимающе кивнул.

— Хоть какой–то след у вас есть?

— Да в общем нет. Похоже, работал профессионал. Горничная обнаружила труп нынче утром. Он лежал на иолу, одетый, убит выстрелом в голову из малокалиберного пистолета с глушителем, причем стреляли в упор. И никто ничего не слышал и не видел — ни постояльцы, ни персонал.

— Но администратор–то должен знать, приходил к нему кто или нет.

— Необязательно. Можно просто позвонить из холла по внутреннему телефону, а потом подняться лифтом на нужный этаж. Гостиница большая, народ снует туда–сюда, за всеми визитерами не уследишь. Во всяком случае, никто ничего не помнит. Ну, не смею вас больше обременять. До поры до времени. Свяжусь с Нью–Йорком, а там поглядим.