Ян Мортенсон - Кубок Нерона

Уже смеркалось, когда я выехал обратно в Стокгольм. После обеда меня немного клонило в сон, и я остановился у бензоколонки между Эскильстуной и Стренгнесом выпить чашку черного кофе с высохшим миндальным пирожным. Заодно купил «Афтонбладет» и «Экспрессен». Обе газеты по–прежнему много писали о «гостиничном убийстве», как его окрестили журналисты. Не каждый день в роскошных отелях убивают постояльцев выстрелом из пистолета с глушителем. Теперь пищи для домыслов прибавилось: по непроверенным данным, убитый был связан с нью–йоркским преступным миром.

Я в задумчивости допил кофе, откинулся на спинку стула. «Преступный мир» — видимо, намек на мафию. Неужели это они убили Астрид и теперь охотятся за мной? Считают, что мне известно что–то очень и очень важное, потому и прислали своего человека аж из Нью–Йорка потолковать со мной, а потом этот человек тоже был убит. Ну, кубок Нерона тут уж точно ни при чем, ведь про него знали только Астрид да я. Вдобавок и найден он был чисто случайно, на одном из многих лотков блошиного рынка. Рождественская кассета, с точки зрения убийцы, тоже неинтересна. Десяток песен, девичьи воспоминания об Америке и Женеве. Нет, они наверняка рассуждают иначе. Может, по их мнению, Астрид сообщила мне что–то необычайно важное, и этот ее поступок нельзя было оставлять безнаказанным — потому ее и убили. А может, она отдала мне какую–то очень ценную вещь, и, чтобы заполучить ее обратно, они готовы идти по трупам. Наркотики — так, что ли? Ничего другого мне в голову не приходило. И по–видимому, тут столкнулись интересы нескольких группировок. Ведь едва ли О’Коннел, сиречь Хименес, посетивший мой магазин, был убит своими же сообщниками.

Дома, в квартире высоко над Чёпманторг, меня встретила укоризненная Клео. Громко мяукая, она сидела на коврике у двери и смягчилась, только когда я улестил ее серебристой свеженькой салакой. Сам я удовольствовался чашкой чаю и бутербродами. Я только–только успел прибрать на кухне, как в дверь позвонили. Полвосьмого. Кто бы это мог быть?

На площадке стояла женщина в длинной черной норковой шубе, без шляпы. Короткие черные волосы, будто шлем, облегали голову, черты лица резкие, твердые. Глаза темные. Ни дать ни взять хищная птица. Соколиха. Настороженная, зоркая, стремительная. Но когда она улыбнулась, это впечатление исчезло.

— Господин Хуман?

Я кивнул, удивленно глядя на нее.

— Я — подруга Астрид,— сказала она.

— Тогда, значит, вы Грета Бергман. В общем–то я ждал вас. Входите. Вы знаете, что Астрид умерла?

Она кивнула.

— Один из друзей позвонил мне и все рассказал. Уму непостижимо. Убита... — Она помолчала.— Просто в голове не укладывается. Ну, в смысле... о таких вещах читаешь в газетах, но на самом деле они не случаются, верно?

— Увы, боюсь, все–таки случаются. К тому же у Нью–Йорка дурная слава по части убийств и насилия. Одного я не понимаю: почему ее убили? — Я сел в кресло напротив гостьи.

— Я тоже. Астрид была совершенно домашняя девочка. Сколько я ее знаю, она никогда ни во что не впутывалась. Наверно, ее убили с целью грабежа. Случайно напали и убили из–за денег.

— Полиция думает иначе. Сумочка и бумажник с деньгами и кредитной карточкой были найдены возле тела.

— До чего жестоко звучит это слово. «Тело». Какое–то оно бесстрастное, безликое.

— Простите. Я, видимо, неловко выразился, но дело в том, что ее убили не с целью грабежа.

Мы сидели у камина, я разжег огонь, принес бутылку хереса и рюмки.

— Расскажите мне, что же произошло,— тихо сказала она, расстегивая верхние пуговки на своей красной шерстяной кофте. От камина веяло приятным теплом, в отблесках огня ее лицо как бы помягчело.

— Да, собственно, рассказывать особенно нечего. Познакомились мы случайно, вместе поужинали.— И я рассказал о тех двух днях, довольно подробно, хотя и не всё.

Когда я закончил, она некоторое время молча смотрела на меня, потом сказала, пригубив херес:

Она частенько рассуждала о своих рождественских песнях. В конце концов разговоры о том, что она, мол, напоет их на пленку и пришлет мне к Рождеству, превратились у нас в этакую дежурную шутку. Ведь дальше обещаний дело не шло. До сих пор.— Она замолчала.

— Кассета у меня в магазине. Если хотите, могу принести. Это близко, за углом.

— Если вас не очень затруднит...

— Ну что вы. Пока с вами побудет Клео. А через пять минут я вернусь.

— А кто это — Клео?

— Моя кошка, — улыбнулся я. — Маленькая сиамочка.

Клео появилась на пороге — наверно, услыхала

свое имя — и медленно подошла к нам. Села на коврик спиной к огню и внимательно воззрилась на Грету Бергман, словно оценивая мою гостью. Наконец она решилась и, коротко мяукнув, вспрыгнула к Грете на колени, свернулась клубочком и замурлыкала.

Грета улыбнулась и погладила Клео по спинке.

— Клео никогда не ошибается, — сказал я.— Вы успешно прошли испытание. Ее на мякине не проведешь, она не прыгнет на колени к чужому человеку, если чует какой–то подвох. Так что с вами все в порядке.

— Я польщена.— Она рассмеялась,— Стало быть, вы полагаете, я не сбегу в ваше отсутствие, прихватив антиквариат? Гешили сперва проверки ради напустить на меня Клео?

— В наше время лишняя проверка не мешает. А теперь посидите немножко вдвоем, я скоро вернусь.

Я вышел из дома, на улице было тихо и безлюдно. Гезкий ветер гулял между старинными домами, и я поднял воротник. Самая старая улица в Стокгольме, это по ней, когда мели у Хельгеандсхольмена перекрыли путь в Меларен, грузы с озерных судов переносили через Стадсхольмен на заходившие в залив Сальтшёи пузатые ганзейские коги.

Мои шаги гулко отдавались между домами. Под аркой одного из подъездов темнел человеческий силуэт, точно сгусток мрака, ставший плотью. Красным огоньком тлела сигарета. Меня что же, караулят? Держат под надзором?

Кассета с песнями лежала на месте, в несгораемом шкафу; я вытащил ее и перед уходом дважды проверил, хорошо ли запер дверцу. Береженого бог бережет.

Тень под аркой не исчезла, только сигарета потухла. Не было больше в темноте живой искры. Я быстро прошел мимо, отбросив мысли о надзоре и слежке. Не хватало только труса праздновать.

Дома в кресле по–прежнему сидела Грета, а у нее на коленях мурлыкала Клео. Я остановился на пороге гостиной. Мягкий отсвет огня, тишина, безмятежный покой. Женщина в кресле, спящая кошка. И впервые за много дней я подумал о том, как, в сущности, одинока моя жизнь, как пусто и безотрадно на душе, когда приходишь в темную квартиру, ужинаешь в одиночестве, а потом читаешь или тупо пялишься в телевизор. Конечно, у меня была Клео, но, что ни говори, она — зверек. Преданная, умная кошечка, но и только.