Виктор Черняк - Золото красных

Убогий отрывной календарь на стене показывал 18 августа 1991 года. Ребров не предполагал раньше, что органы, полюбившие в последние десятилетия удобства и покой, трудятся и по воскресным дням.

- Что вы можете сделать больше, чем уже сделали когда-то? Ястржембская поправила выбившуюся прядь.

Подполковник молчал.

- Вы не посмеете! - Едва слышно, и от того значительно, предостерег Ребров.

Подполковник молчал.

В дверях появилась хозяйка квартиры - встретились глазами с матерью Реброва и обе поняли, что оттуда! из далекого лагерного далека: только одну сломали, другую не смогли... Подполковник кивнул. Хозяйка исчезла, через минуту принесла чай... Грубинский оттаял при виде любимого пойла, потянулся к стакану с густо коричневым содержимым.

В дверь позвонили, подполковник поднялся, открыл, вошли сопровождающие, один из них обвел Ребровых отсутствующим взглядом и, никого не опасаясь, доложил:

- Завтра! Все готово!

Подполковник кивнул, как показалось Ястржембской с сожалением посмотрел на ее сына:

- Жаль, Ребров, даже не представляете, как жаль, что мы не смогли договориться... видит Бог, я хотел... - подполковник не договорил, машинально вырвал лист календаря с 18 августа, пробежал текст на обороте, спрятал листок в карман, сказал сопровождающим, - на память! - одним махом допил чай, кивнул на Реброва. - Уведите!..

Ястржембская поднялась.

- А вы, мадам, останьтесь... поговорим, как отпрыски двух шляхтических родов...

Ребров попытался вырваться, броситься к матери. Упыри споро заломили руки сына за спину и выволокли. Из глубины коридора смотрели слезящиеся глаза на веки вечные перепуганного человеческого существа - хозяйки явочной квартиры в центре города.

Девятнадцатого августа Марь Пална поднялась, как обычно без десяти семь, в семь включила "Эхо Москвы", перебросила рычажок на магнитоле, вывезенной из Парижа. Ей нравились ребята, вещающие с таким неприкрытым вызовом властям. В ее молодости такие или сидели, или смирно шушукались по углам, или уезжали, оболганные, оплеванные, часто пройдя высшую школу многолетней травли.

Никогда за Марь Палной не ухаживали такие раскованные, незлобливые мальчики из по-настоящему хороших семей, и поэтому секретарша Мастодонта любила слушать их голоса и представлять как они выглядят... и как раз по голосу, более других, ее привлекал Сергей Корзун, который и заговорил сейчас...

Вначале Марь Пална даже предположила, что обладатель любимого голоса слегка пьян или шибко - в лучших традициях самой Марь Палны - перегулял. Голос ведущего явственно дрожал и сообщал страшные вещи...

Марь Пална отшвырнула тени, отодвинула кофе и услышала, что власть в стране принял на себя комитет с непроизносимым названием и вошли в него зловещие персоны.

- Господи, Сережа! - Хотела обратиться Марь Пална к любимому ведущему. - Ребята, вы известные ерники! Это шутка? Признайтесь! Никто не осудит... такая тягомотная жизнь... решили развлечь народ... ну признайтесь...

Однако ведущий зачитывал обращение комитета и лишь тембром, перепадами модуляций давал оценку документу, привезенному на радиостанцию, как видно, еще до семи утра. Марь Пална лучше многих представляла, кто и как развозит такие документы.

И сегодня же ей предстояло оказаться в Лефортово для дачи показаний, как некстати вылупился из змеиного яйца этот комитет. Положение Реброва стократно усугублялось, и сейчас, на больничной койке Мастодонт тоже выслушивал обращение комитета.

Мастодонт, насквозь пробитый инфарктом, всю жизнь играл в "эти игры" и понимал: Ребров в смертельной опасности... и если раньше шансов на спасение было немного, то теперь их не стало вовсе...

В динамике Сергей Корзун оборвал фразу на полуслове... и Марь Пална, будто на яву, увидела, как в неприспособленную для вещания комнатенку вошли люди, в штатском и перекрыли тракт, ведущий к передатчику. Как ей хотелось ворваться на станцию, затопать ногами, заорать хотя бы так: "Эй! Вы знаете с кем я сплю? А, не знаете! Тем хуже! Вас в порошок сотрут... я только позвоню... только..." Однако Марь Пална не была столь наивна, чтобы и в самом деле верить в свои возможности... к тому же, Сановник отъехал в Швейцарию и жаловаться - чего бы она никогда не сделала! - было попросту не кому.

Марь Пална позвонила по контактному телефону Седому - никто не ответил... и тут она вспомнила, что Седой еще раньше записал дату ее вызова в Лефортово и обещал увидеться не позднее как сегодня!

Марь Пална приняла душ, быстро оделась, выскочила на улицу, на удивление быстро поймала такси... Ехали по кольцу. У Зубовской и ближе к МИДу стояли танки в пятнах защитной окраски. Таких здоровенных махин Марь Пална никогда не видела. Люди и внимания не обращали на танки, будто видели их каждый день и не по одному разу...

Любопытствовали единственно старые и малые, как наиболее оторванные от сиюминутной жизни. Марь Пална попросила притормозить сразу же за двухэтажным рестораном "Глазурь". Обошла пять желтокоричневых бронированных гробов, удивилась какие длинные стволы у башенных орудий. Командир танковой группы, прижался спиной к гусеницам и, как мальчик шевеля губами, вел пальцем по обычной - груды в каждом киоске туристической карте Москвы.

Марь Пална не поверила собственным глазам, приблизилась к майору - у красивых женщин особые привилегии - заглянула в цветное переплетение улиц, увидела голубой извив Москва-реки и... рассмеялась.

- Что это? - Не унималась Марь Пална.

Майору вряд ли доводилось стоять рядом с женщиной такой красы: в военных городках "звезды" не водятся.

- Что это? - Секретарским, не допускающим молчания тоном повторила Марь Пална.

- Карта... Москвы. - Майор думал, что никто из офицерской братвы не поверит, что он запросто общался... может иностранка, просто говорит хорошо? - с такой, с такой... танкист окончательно сомлел под огненным взором женщины и доверительно сообщил:

- Раздали перед маршем, чтоб, значит в городе ориентироваться... - и, на всякий пожарный, уточнил, - вы, часом, не иностранка?

- Матерь Божия! - запричитала, как кладбищенская плакальщица Марь Пална, враз отметая подозрение в инородстве, - и это вы... по этим картам?.. военная операция?.. - И снова расхохоталась.

Понеслась к такси. Майор недоуменно смотрел вслед чуду, растаявшему так быстро.

В машине бросила таксисту:

- Представляешь, шеф? У них карта Москвы... ну как для пионеров... где зоопарк... где выставка... где культурный парк по-над речкою.

Таксист хмуро молчал. Домчали до Лефортово, повидав в дороге еще немало военной техники...

На стуле кулем перемолотых костей размещался Ребров: то ли Грубинский не соврал, подселил громилу в камеру упрямца, то ли давно чесавшиеся руки комитетчиков распустились по случаю воцарения классово близких вождей?