Виктор Черняк - Золото красных

Врача и полицию, прибывших к месту гибели, не удивил багровый цвет лица Холина. И врачам, и полицейским, сталкивающимся с разными обличиями смерти, и раньше доводилось видеть самоубийц, отравившихся окисью углерода...

Вечером, в офисе, Мадзони обсуждал с Цулко подробности. Пашка сказал:

- Дурак! Засветился, послал в банк телеграмму приветствия чрезвычайщикам... А вышло-то как?.. Жену убили... Приехал, узнал, что Ленка Шестопалова с кем только не спала... Ну, нервы и сдали.

- Главой отделения назначили вас?

Пашка скромно кивнул:

- Час назад пришел телекс!

- Поехали встречать... - Мадзони пропустил Пашку перед собой. В машине на заднем сидении президентского "линкольна" итальянец заметил:

- Наверное, обидно получать пятнадцать процентов, когда другой... умеющий много меньше, выбивает для себя двадцать пять. Теперь все сорок ваши...

Пашка молчал: зачем знать Мадзони, что Седой оставил Цулко, на всякий случай, этот чудо-шприц. И сколько б ни исследовали эксперты кровь Холина - ничего не обнаружат! Ни теопентала натрия, ни хлорпромезатина... Седой привез новинку триединого действия: одновременно потеря сознания, паралич легких и остановка сердца... и никаких следов!

Пашка ожил, достал золоченый брелок "Que sera sera..."

- В полиции предложили взять на память... знали, что мы много лет работали вместе. Мне кажется... эта вещица должна быть у вас. - Протянул Мадзони. Итальянец, тускло улыбаясь, повертел брелок, дотронулся до плеча шофера, попросил остановится у фонтана, бросил брелок в мелкую мраморную чашу, толща воды увеличивала буквы... машина тронулась. Мадзони не оглянулся:

- Эта побрякушка не приносит счастья...

Пашка кивнул.

...Приехали вовремя. Из зала VIP прошли Сановник, новый предправления - ставленик Мастодонта - Панин, депутаты с трехцветными значками, свита. Мадзони уточнил, глядя на Сановника:

- Со Старой площади?

- Упаси Бог! Финансовый советник российского премьера, - кивнул на Панина и других Пашка, - вообще это новые люди...

В динамике зазвучала любимая мелодия Мадзони:

- Que sera sera... Чему быть того не миновать!

В кабинет Грубинского охранник ввел Реброва. Подполковник выскочил из-за стола, не зная как усадить. Заранее заварил два стакана чая. Ребров молчал - ничего не подозревая о событиях за стенами Лефортово, помнил только выстрел во время прошлого допроса и мучился: что с матерью?

- Поздравляю! - Бодро выкрикнул следователь. - Сегодня домой.

- Что? - Ребров решил, что затеяна очередная игра, грубая и глупая.

- Домой... домой! Подписано постановление!

- Не понимаю?.. - Ребров поднялся.

- Долго объяснять! - Грубинский махнул, мол, ради вас и время не жаль потерять. - Определенные круги предприняли попытку госпереворота и... просчитались. Заговорщики арестованы!

Вошел тщедушный офицерик и, скорее для него, чем для Реброва, подполковник выкрикнул:

- Реакция не прошла! - Потянулся к глухому шкафу, вынул коньяк. - А не выпить ли нам, мужики, по такому случаю?

Тщедушный, как младший по званию, тупо и послушно бормотал, кривясь, будто пробовал горько-кислое:

- Реакция не прошла!

Ребров и Марь Пална сидели в ее квартире. На столе горели две свечи, над столом икона Смоленской божьей матери. Пили коньяк, закусывали шоколадом. Синяки еще не сошли с лица Реброва. Марь Пална не отрывалась от печальных глаз иконописного лика:

- Мастодонт умер в палате... девятнадцатого утром, когда узнал, что пришли эти... понял - сыну конец... сердце не выдержало, подумал, все сначала... он любил тебя по-своему...

Ребров вспомнил, как мать в лихорадочном бреду призналась, что Мастодонт не чужой... он предал мать - неприкасаемую по тем отсидочным временам, она его простила... долгие годы чувство вины опаляло мозг умного, властного, изворотливого, который обманывал кого угодно, только не себя...

Ребров вспомнил, как любитель чая и тайный почитатель коньяка, едва не назвал это имя, предлагал сделку: имя настоящего отца за... выкраденные документы.

Что бы сказал отец, доведись встретиться? Привет?.. Или... Вот и познакомились... Или более пространно?.. "Я сделал ставку на них, не более... на тех, кто сильнее и злее... они не хуже других и не лучше... умеют заставить работать на себя, пахать до седьмого пота... всюду и всегда есть такие... осуждать их все равно, что тигров за любовь к мясу или змей за яд... они такие и все... ничего нельзя изменить... надо понять это, смириться, успокоиться... они не могут отобрать все, кусок не лезет в глотку... что-то останется... всем хватит... кому больше, кому меньше. Э-Э! Сынок! Ты хочешь спросить: а почему мне меньше? Вот ты и начинаешь их понимать, а может уже и стал таким как они..."

Не поговорили, не заглянули друг другу в глаза, не встретились... Глупо все получилось, как обычно и случается с нами...

Марь Пална брела под сводами Церкви, огоньки свечей двоились, троились, вот вырос лес свечей, множились и лики святых на иконах. Боже мой, содрогалась Марь Пална, страшась настоящего и подступающего будущего. Другие времена ворочались рядом, вот они - рукой подать. "Детский дом" на улице Щусева приютит семью мятежного горца-заговорщика в квартире, где даже окна выше, чем на прочих этажах. Вместо "татр" по городу поползут "мерседесы", гэбэшники сражаются за народ и справедливость, впрочем, вяло, фашисты гордятся нарукавными повязками, стреляют танки в центре столицы...

Другие времена... но мы-то все те же...

Глупо все получилось, как обычно и случается с нами...