Алексей Биргер - Игра с джокером

Полковник. То есть, тела в мусоре закопаны.

Сизов. Угу. Если не знать, где мертвяков искать, в жизни не догадаешься и не найдешь.

Полковник. Удивляюсь я тебе. Ладно, чужих людей в помойке схоронил, но родного брата…

Сизов. А куда мне деваться было? Время поджимало. Зимой могилу в два счета не выкопаешь. Да и нашли бы вы свежезакопанную яму, если б я на участке её вырыл или в подполе дома. Вы ж, небось, все обыскали? А я Сергея поаккуратней прочих спрятал. Отвалили мы старый кузов „Москвича“ — весь ржавый такой, разбитый кузов — разгребли под ним маленько, Сергея положили, и тем же „Москвичом“ его прикрыли, будто камнем надгробным. Но это все ничего, временное! Я ж сразу подумал — как свое отсижу, так братьям такой мраморный мавзолей отгрохаю на местном кладбище, какого в Москве у Ленина нет! И тело Сергея, естественно, туда перенесу.

Полковник. Да его бы крысы съели, пока ты сидел.

Сизов. Ну, об этом ребята должны были позаботиться, чтобы его с первой оттепелью перезахоронить получше, до моего возвращения.

Полковник. Сколько всего там трупов?

Сизов. Семеро, да Сергей… Всего восемь.

Полковник. Уверен, что не ошибаешься?

Сизов. Уверен.

Полковник. Хорошо… И все-таки, куда Грибова повезли? Ведь из твоего дома увозили, не можешь не знать.

Сизов. Клянусь, начальник, не знаю! Как мы Сергея отвезли, да стекла вставили, они и говорят: ты, Антон, теперь приборкой в доме займись, а мы этих заберем и перепрячем в надежное место. Тебе лучше не знать, куда. Меньше знаешь, спокойней спишь.

Полковник. Это они тебя надоумили пойти в милицию?

Сизов. Да, они.

Полковник. И все-таки, ведь есть места, где их могли спрятать вероятней, чем в других… Чья-нибудь дача… Или уж не знаю, что — но ты ведь представляешь, какие глухие углы есть в их распоряжении. Думай! Чем больше надумаешь, тем тебе же лучше. И пойми, ты их не закладываешь. Я почти все знал, ещё до того, как ты в милицию с повинной явился. Но мне важно освободить заложников живыми, понимаешь? Если их успеют убить — я из всех мясной фарш понаделаю!

Сизов. Не думаю я, что их убьют. Говорили, держать будем, чтобы торговаться — не только за деньги, но и за жизнь и свободу, если понадобится.

Полковник. Хорошо. Будем считать, славно поговорили. Завтра… то есть, сегодня… ещё раз побеседуем, а там решим, как лучше — перевозить тебя в Самару или до поры здесь оставить.»

Врач Столпникова Аглая Ивановна оказалась милой женщиной лет пятидесяти, полноватой, но при этом живой и порывистой в движениях. Она без ложного стеснения приняла небольшие подарки, которые вручил ей Андрей — те же шампанское и конфеты.

— Как же, помню Леню Жилина, — сказала она. — Очень славный родился мальчик! — похоже, она помнила всех своих подопечных, которым помогла появиться на свет. — Надеюсь, у него все в порядке?

— В полном! — заверил Андрей. — Честно признаться, я к вам по несколько необычному делу.

— По какому же?

— Понимаете, я сейчас пытаюсь заново разобраться в обстоятельствах смерти моего брата… Двоюродного брата, я имею в виду, Леньки-старшего.

— Спустя столько лет?

— Да. Во-первых, вдруг всплыли некоторые странности, которым в свое время не уделили внимания.

— А во-вторых?

— Во-вторых, — Андрей рассмеялся, — я уже больше полугода работаю в частном детективном бюро и успел поднатореть в разных расследованиях. Вот и вообразил, что могу наконец приложить свой опыт к семейному делу.

— Понятно, — Столпникова тоже улыбнулась. — И что вы хотите узнать?

— У меня появились сведения, правда, не очень достоверные, что вместе с Лианой Некрасовой в роддоме находилась ещё одна юная роженица — даже младше Лианы, лет четырнадцати-пятнадцати. И что эти двое, будучи приблизительно в одинаковом положении, очень сошлись — во всяком случае, на те несколько дней, которые они провели здесь, в этом роддоме — и много болтали, откровенничая друг с другом. И что этой «подруге по несчастью» Лиана рассказала то, что больше не рассказывала никогда и никому — в том числе, и мне отказалась рассказывать…

— И вы хотите найти эту девушку, понятно, — кивнула Столпникова. — Что ж, постараюсь вам помочь. Это надо поднимать старые регистрационные журналы, архивы ворошить… Подождите здесь, я проверю… Когда, кстати, родился Ленька? Пятого декабря?

— Второго декабря восемьдесят шестого года.

— Вот видите, — вздохнула Столпникова, — возраст… Память подводит, точные даты начинаю забывать…

— Ну, если вы помните о каждом ребенке столько же, сколько о Леньке, то вам жаловаться на память грех! — откликнулся Андрей.

— Это вы мне льстите, — сказала она — но при этом осталась видимо довольна. — Посидите, подождите немного.

И она исчезла на какое-то время.

Андрей ждал где-то с полчаса, сидя у окна и созерцая унылый прибольничный пейзаж.

Столпникова вернулась с потрепанной регистрационной книгой и пожелтевшей медицинской картой.

— Вот! — провозгласила она. — Я помнила, что было нечто подобное, но боялась вас обнадеживать. Вот, смотрите… Елена Митина, пятнадцати лет, поступила одновременно с Некрасовой… Сейчас трудно сказать, в одной палате она с ней находилась или нет. Но, в любом случае, они могли контактировать и болтать между собой. Я бы помнила все точнее, если бы это была моя пациентка. Но её вела… — она взглянула ещё раз. — Да, доктор Пряхина, — Андрею показалось, что по лицу Столпниковой промелькнула тень недовольства и даже брезгливости.

— Эта доктор Пряхина была не очень хорошим врачом? — спросил он.

— Вполне нормальным, — ответила Столпникова. — Но… впрочем, не хочу злословить на коллегу. Она принимала роды у Митиной, и, судя по медицинской карте, Митина родила мертвого ребенка. Бедная девочка! Впрочем, для нее-то, возможно, так было и лучше…

— Вы сказали «судя по медицинской карте», — осторожно проговорил Андрей. — Что, на самом деле могло быть несколько иначе?

Столпникова тяжело вздохнула.

— Скорей всего, так оно и было, как написано. Просто у нас бывали случаи, что ребенка извлекали ещё живым, хотя он умирал буквально через несколько минут… если не секунд. Тогда его тоже записывали мертворожденным — чтобы было меньше возни с документами и чтобы, как считалось, матери не наносить лишнюю травму: мол, так она знает, что ребенок был мертв, и все тут, а скажи ей — ещё будет всю жизнь мучаться вопросом, мог ли он все-таки выжить или нет… Но главное — чтобы избежать абсолютно ненужных и идиотских разборок. Ведь при каждом случае смерти ребенка сразу после рождения, становившемся известным, тысячи комиссий начинали выяснять, можно ли все-таки было бы спасти этого ребенка, не имела ли тут местность халатность или непрофессионализм врачей… Почти в ста процентах делался вывод, что врачи ни в чем не виноваты, но вся эта бумажная писанина и разбирательства, часто по партийной линии… — она махнула рукой. — Я никогда не шла на такие мелкие подтасовочки, поэтому статистика у меня зачастую выглядела хуже, чем у других врачей — но зато все роженицы рвались попасть именно ко мне, и все жены и дочери начальства ко мне стремились попасть, поэтому никто никогда не заикнулся о том, чтобы трясти меня и выворачивать наизнанку. Да и в любом случае мне было на это наплевать. А Пряхина — не из таких. Она вполне могла записать в мертворожденные ребенка, прожившего всего несколько секунд.