Алексей Биргер - Москва - Варшава

Кончилось тем, что кто-то из поляков ласково предложил мне подняться в номер. Видно, мои прищуривания и встряхивания головой убедили всех, что я окончательно перебрал. Я взглянул на Шушарина, то снисходительно кивнул: иди, мол, без тебя разберемся, и я поднялся к себе.

В номере я бухнулся в кресло и включил телевизор. Отловил выпуск новостей, стал глядеть, пытаясь вслушиваться и разбираться, что к чему. Как ни странно, понимал я уже довольно много. Впрочем, и язык родственный.

И моя тоска сделалась совсем непереносимой. Каждое женское лицо на экране превращалось для меня в лицо Марии. Когда появлялись улицы городов, я пристально вглядывался: не мелькнет ли среди прохожих знакомая фигурка, не полыхнет ли так знакомая мне темная рыжина. Кончилось тем, что я вытащил бутылку «Посольской», из приготовленных мной на подарки, и налил себе полстакана. Потом — еще.

Боль сделалась тупой и терпимой, вроде зубной боли, когда она то ли отпускает, то ли делается настолько привычной, что меньше её замечаешь. Под эту тупую боль я и задремал.

Очнулся я от стука в дверь. Оказывается, я спал перед включенным телевизором, прямо в кресле.

— Да, войдите, — сказал я. И только после этого поглядел на часы. Было около полуночи.

Вошел француз — тот, который явно был главным, господин Лескуер.

— Решил проведать вас, подумав, что, может… А вы, я гляжу, продолжаете?

— Да, — ответил я. — Не хотите присоединиться?

— Не откажусь, — сказал он. — Только немного. Мы сегодня достаточно выпили.

Я налил ему водки во второй стакан, и он пригубил, рассеяно пробормотав:

— Ваше здоровье…

Я кивнул и тоже выпил, не чокаясь. Усвоил уже, что так в Европе принято.

— Вы, вроде, разумный молодой человек, — проговорил Лескуер.

— Разумный не стал бы так налегать на водку, — попробовал отшутиться я.

— Нет, нет, я знаю, что говорю. Толковых людей я сразу для себя выделяю, у меня глаз наметанный, — он отпил ещё немного и поставил стакан на стол. — А если я спрошу вас, как толкового человека, что вы думаете о наших переговорах?

Я пожал плечами.

— Вряд ли я могу что-нибудь думать. Моя роль — маленькая.

— Ну, не прибедняйтесь! — рассмеялся он. — Насколько я могу догадываться, именно вы пишете отчеты в ваше КГБ, все ли проходит политически правильно и нет ли обмана государства.

— Придется вас разочаровать, — ответил я. — Никаких отчетов я не пишу. Если бы я в свое время согласился сотрудничать с КГБ, то был бы сейчас не здесь, а в вашей родной Франции или в Испании.

— Но вам дозволено выезжать за границу. Для советского человека это привилегия, которая не даруется просто так, — и взглянул на меня со значением: «Ладно, ладно, все отрицай, тебе положено, но меня не проведешь».

— Только благодаря моему дяде, — ответил я. — Если бы не его влияние, я бы сейчас гнил в каком-нибудь затхлом учреждении, без права выезда за границу. Вы знаете, не хочется оправдываться и доказывать недоказуемое, вы мне все равно не поверите, но, если вы аккуратно расспросите Шушарина, то он подтвердит вам, что я — классический «блатной», как говорят у нас. Волосатой лапой родственника продвинутый на такое место, с которого светят хоть какие-то поездки за границу. Разумеется, я не собираюсь мириться с подобным положением дел и постараюсь доказать, что и сам по себе я чего-то стою. Но пока, увы… Я и Польше рад.

— А кем работает ваш дядя? — заинтересовался он.

Ну, этот вопрос генерал подробно со мной проработал.

— Он курирует в Литве все курортное хозяйство ЦК. В том числе и закрытые зоны отдыха, где находятся отдельные особняки, для отдыха высших членов партии. Благодаря тому, что меня взяли на эту работу, кое-кто из моего начальства радостями отдыха в этих закрытых зонах тоже как следует попользуется.

— Понимаю, понимаю, — закивал Лескуер.

— И, кстати, будь я приставлен к Шушарину, я не стал бы надираться без оглядки и оставлять его одного. Ведь мало ли о чем вы можете с ним столковаться… А если хотите знать мое мнение, то на КГБ работает сам Шушарин. Я исхожу из того, что на границе он предъявлял какие-то бумаги, увидев которые таможенники и пограничники так и забегали. На статус обычного торгового работника это не очень похоже. Не удивлюсь, если меня специально отправили в первую мою поездку вместе с опытным сотрудником, чтобы он пригляделся и доложил, можно ли меня и дальше выпускать за границу… Хотя, может быть, я и не прав, — добавил я после паузы. — Сами знаете, у страха глаза велики, и мы почти в каждом подозреваем «стукача». Особенно в тех, вместе с которыми выезжаем за границу.

— Мне это вполне понятно, — улыбнулся он. — Надо сказать, такое недоверие очень печально. Печально, что ничего тут не поделаешь. Система… Впрочем, не буду заводить с вами политические разговоры. Неуместно и не нужно. Так что вы все-таки думаете о наших переговорах?

Прежде, чем ответить, я выпил еще. От вида этой холеной рожи во мне вдруг начала закипать злость. И не знаю, что больше повлияло на мой ответ, эта злость, неуправляемая и алогичная, или логический и холодный расчет.

— По-моему, вы хотите сорвать с этой сделки большой куш, — сказал я. Все эти разговоры об интересах турок или о чем там еще, они на одно нацелены: чтобы в результате лично в ваш карман осела порядочная сумма сверх оговоренных в контракте. И даже если эта сумма окажется в Турции, неважно. Все равно её истинным хозяином будете вы! Ну, а уж сколько получит Шушарин и те, кто повыше, если провернут для вас перевод этих сумм, и как вы устроите, чтобы их вознаграждение выглядело законным и легальным, меня не касается. Все равно мне от этой сделки ничего не светит, нос ещё не дорос. Но подождите, и я поднимусь повыше — и тогда уж своего не упущу!

Теперь он смеялся долго и искренне — или очень хорошо и красиво изображал искренний смех.

— Как говорится, «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке»? Иногда это совсем не плохо, наоборот. Да, все правильно. Только в одном вы ошиблись. Деньги пойдут не в мой личный карман, а в карман фирмы. Интересы фирмы, вот о чем я должен заботиться! И это, согласитесь, нормально и естественно. Точно так же, как нормально и естественно, если мы отблагодарим за это господина Шушарина и… и других людей. Правда, в Европе на это смотрят по-другому, но вы тем и хороши, что отличаетесь этим от Европы. С вами очень приятно и выгодно вести дела. К тому же, у вас огромный рынок, ваша довольно беспомощная промышленность — мирная промышленность, я имею в виду — испытывает давление такого колоссального спроса, что когда-нибудь, ещё на нашем веку, затрещит, и вам придется предоставить часть вашей дешевой рабочей силы в аренду тем, кто умеет наладить производство. И кто тогда поспеет первым к советскому пирогу, тот будет иметь… возможно, не миллионы, а миллиарды. Вот почему я, при моих довольно консервативных, вы бы даже сказали «правых», политических взглядах, стремлюсь всегда быть вашим верным союзником. Ведь верных союзников допустят к пирогу в первую очередь… и уже допускают, так?