Татьяна Романова - Фантастика и Детективы, 2014 № 11 (23)

— Может быть, — Евстигнеев отодвинулся.

— Положено отметить.

Евстигнеев скрипнул зубами от раздражения, но промолчал. Женщина не унималась.

— Тут в кафетерии можно по талонам взять пива. У меня накопилось жетонов на пару кружек.

Если бы Евстигнеев в то утро позавтракал, если бы поужинал днем раньше… Да что там! Если бы не два предыдущих дня на чае без чая и сахара, он бы вышел из очереди и побежал бы прочь и от клубничного дыхания, и от приторной смеси дезодоранта и подмышек, и от несвежих волос… Но он был смертельно голоден.

Евстигнеев не любил женщин. Не в том смысле, что женщинам он предпочитал мужчин. А в том, что если мужчины его кое-как устраивали в качестве объектов коммуникации, то женщины воспринимались как существа нерациональные, нелогичные и вообще неприятные. Не чувствуя ни эмоциональной, ни физиологической потребности в женщинах, Евстигнеев старался держаться от них как можно дальше. Дальше! Еще дальше! Но не тогда, когда вопрос его, Евстигнеева, выживания можно было решить за их счет.

Задыхаясь и едва сдерживаясь, чтобы не зажать нос пальцами, Евстигнеев кивнул.

— Согласен. Пойдемте.

— Софи Зайковская-Смит, — она втиснула пухлое запястье под локоть Евстигнеева и поволокла куда-то в сторону.

— Евстигнеев. Сергей… — он послушно поволокся вслед.

Софи безостановочно болтала и макала толстые губы в пену. Евстигнеев жевал гамбургер и размышлял о возможности использования маутнеровских нейронов рыб для испытания паукообразных с целью поиска новых нейротоксинов. Он так увлёкся, что довольно поздно сообразил, что его спутница уже с полминуты молчит… как рыба.

Евстигнеев поежился. Очевидно, был задан вопрос, на который требовалось немедленно ответить. Он побаивался женских вопросов. Все женщины, что он встречал на жизненном пути, отличались бесцеремонностью и обожали выяснять детали евстигнеевского быта. Поэтому Евстигнеев не без опаски переспросил:

— Что? Не расслышал…

— Профессия у тебя какая?

Поскольку вопрос прозвучал за столиком кафе при бирже труда, а задавала его такая же, как сам Евстигнеев, безработная, он посчитал возможным ответить.

— Биотехнолог. Специализация — арахноконструкции, а если подробнее, то…

— Ого! — перебила Софи и округлила глаза. Потом ткнулась лицом в кружку и с полсекунды громко втягивала в себя пиво. — Так, выходит, что мы с тобой идеальный марьяж. Я — кэп, ты — техник.

— Не понял, — нахмурился Евстигнеев.

— Про Артель слыхал?

— Мало… — Евстигнеев почти не лукавил.

— Ну, ты даешь! Артель — шикарная контора, в которую мечтает пристроиться всякий чел, если у него, конечно, есть мозги. Это почти невозможно — там все места на тысячу лет вперёд расписаны. Но тебе нереально повезло! — она подняла жирный палец и поводила им перед евстигнеевским носом. — У Артели есть паутиноукладчики. Столетние жестянки, которые прокладывают сетку в дальнем. Работа, буду честна, собачья, но платят отлично! Так вот, на укладчики берут только парные экипажи, но чтоб официально муж и жена, потому как вахты долгие и традиция такая… Ну, и чтобы один обязательно пилот, а второй с биосистемами мог возиться. А теперь внимание: я кто, по-твоему? Я — пилот! Не веришь? Хочешь, лицензию покажу? По-моему, это судьба. Ничего личного, только здравый смысл. Как тебе?

Она говорила долго. Слишком долго, чтобы Евстигнееву хотелось всё это выслушивать. Но главное он понял на самой первой минуте рассказа — у него будет работа. И лаборатория. И шесть месяцев абсолютного покоя. Существовал лишь один минус — женитьба, но Евстигнеев предпочёл об этом пока не думать, тем более что Софи сама оговорила фиктивность брака.

— Если почешемся и успеем на собеседование к следующему вторнику, то через месяц будем уже на вахте. Ну что, товарищ техник… За крепкий марьяж? Кстати, мне сегодня тридцать.

Софи солгала. В тот день ей стукнуло не тридцать и даже не тридцать пять. Она родилась на десять лет раньше Евстигнеева и даже не в один с ним день. Евстигнеев узнал об этом в момент регистрации брака, когда его взгляд случайно упал на ее паспорт с гербом Артели на корочках. Позже Софи призналась, что специально таскалась по биржам — подыскивала неженатого биотеха. Дело было в том, что Софи уже больше года стояла в «черном списке» Артели и могла вот-вот лишиться гражданства, поскольку к тридцати девяти годам оставалась бездетной, что Артелью не поощрялось.

Проболтавшись на паутиноукладчиках в марьяже со своим бывшим, Софи растеряла квалификацию и после развода оказалась невостребованной. С ней беседовал лично вице-президент. Долго извинялся и поил кофе из высокой оранжевой кружки. «Простите, милая Софи, но мы вряд ли сможем…» Артель не любила расставаться со своими людьми, но содержать балласт она не любила еще больше.

Софи была в отчаянии. Дочь артельщиков, рожденная и воспитанная в анклаве, она не представляла, как можно жить иначе. Как можно просыпаться не под привычные флейты «Либертате» и встречать Рождество где-то, кроме предоставленного для рождественского бала дворца, украшенного оранжевыми лентами и розетками с изображением улыбающегося паука в центре.

— Если бы ты не попался, я бы в тот день наверное, решилась бы… Понимаешь? — разоткровенничалась Софи уже после успешно пройденного Евстигнеевым собеседования. — Смысла жить никакого — ни детей, ни друзей… Сбережения есть, но зачем они, если я не там. Не со своими. Понимаешь?

— Наверное, — Евстигнеев вздыхал. Он хорошо помнил, как еще не так давно по утрам собирался и выбегал из дома, чтобы на полпути вспомнить, что его «альма матер» уже даже не мачеха, а так… комплекс зданий и сооружений.

— Знаешь, Артель — это такое место! Неартелыцик даже представить не в состоянии… Все вместе, все друг другу помогают, любят друг друга, как братья. Артель — это семья. И, кстати, Евстигнеев, про семью… Ты мне, в целом, нравишься, как мужчина. Понимаешь?

Вот этого Евстигнеев совершенно понимать не желал.

Ночью, в королевском номере роскошного отеля, снятом Артелью для молодоженов в качестве свадебного подарка, Софи, изрядно нахлебавшись шампанского полезла целоваться. Евстигнеев сухо напомнил, что договоренности их не предусматривают никаких отношений, кроме рабочих. Софи поприставала еще с полчаса, потом пьяно захныкала.

— Обижаешь, Евстигнеев… Я всё-таки еще молодая и красивая женщина.

— Возможно, — Евстигнеев смотрел в пол, стараясь не поднимать глаз. — Но мне это не интересно.

— Ты что, импотент? Голубой? Или, может, девственник? — расхохоталась Софи громко. Чтобы спрятать за смехом женскую нехорошую обиду.

— Угу, — Евстигнеев нехотя кивнул. — Я — девственник. И не намерен ничего менять.