Татьяна Романова - Фантастика и Детективы, 2014 № 11 (23)

«Вот несправедливость!» — думал я при этом.

Разочаровавшись, я вернулся в нашу кибитку, сел в угол и стал грызть засохшую лепешку. Было жарко, и на меня садились мухи. Я отгонял их лепешкой, злился и мысленно взывал к матери.

«Приезжай скорей, ну!» — думал я.

А затем полог раздвинулся, и в кибитку вошла сестра. Выражением лица у нее было непроницаемым. Сестра села на связку одеял, взяла связку бараньих позвонков и стала молча перебирать их.

— Что случилось? — не выдержал я.

— Я попросила мяса для Манджи, — с тем же непроницаемым видом произнесла сестра. — Мне отказали. Сказали, что девушке лучше не открывать рта. Что лучше не позориться. Сказали, что я дура!

С неожиданной яростью она запустила связкой позвонков в полог, после чего прижала руки к лицу и расплакалась.

— Вот негодяи! — закричал я. — Цагана, не плачь! Не плачь, дура, я их сейчас проучу!

Я выскочил на улицу, нашел табунщика Баатра и без лишних слов набросился на него. Баатр стукнул меня раз, другой, затем пнул меня, упавшего, и рассмеялся:

— Полежи, остынь.

Мать вернулась только под вечер. Узнав от мрачной сестры, что произошло, она зло произнесла:

— Всем дали, а моих детей обделили. И это Салакин, у которого вся скотина бы передохла, если бы не я! Салакин, чьих детей я сама принимала! Что за день-то за такой! Зачем я вообще к брату поехала? Ох, это шулма меня на такой поступок подбила, не иначе. Пойдемте, — велела она нам. — Будем от Салакина справедливости требовать.

Мы пошли все вчетвером: рассерженная донельзя мать, рядом сестра, потом я, и я держал за руку Манджи, которому было все равно, куда мы идем и зачем.

«Интересно, а как мать будет с Салакином разговаривать? — беспокоился я. — Вдруг ее дурой обзовут, как сестру? Что мне тогда делать? Дать в морду Салакину? Но тогда матери мяса точно не дадут… Как поступить?»

Я не знал и потому больно дергал Манджи за руку всякий раз, когда он останавливался, чтобы поковыряться в очередном куске кизяка.

Салакин нам не обрадовался.

— Шавдал, журавля давно уже нет. Съели его, съели. Раньше надо было приходить, — сказал он. — Ты уж извини.

— Салакин, — сказала мать.

— Мне очень жаль. Раньше надо было. Извини.

— Салакин.

— Мне правда жаль!

— Салакин.

— Тебе же говорят, что всё! Ты что, с первого раза не понимаешь?! — вмешалась Элистина.

— Салакин, — повторила мать.

В этом было нечто жуткое. Салакин, Салакин… Мать произносила имя табунщика с таким отстраненным, равнодушным видом, словно не женщина говорила, не моя мать, мама, а какое-то неведомое чудовище.

Иллюстрация к рассказу Макса Олина

Я сжался, опасаясь глядеть на нее.

— Салакин, — повторила она.

И Салакин, к моему ужасу, сломался.

— Жена, — еле слышно произнес он. — Отопри сундук.

— Нет, — испугалась Элистина.

— Это кусочек для будущего ребенка, Шавдал, — тихо пояснил Салакин, и вдруг резко повысил голос. — Жена! Отдавай мясо Шавдал! Хватит с нас… хватит с нас и четверых бессмертных детей.

Элистина расплакалась. Потом все же открыла сундук и отдала матери сморщенный кусочек журавлиного мяса. И пробормотала проклятие.

Мать оглядела их расстроенным взглядом. Получив желаемое, она сразу как-то уменьшилась в росте.

— Извините, Салакин, Элистина, — грустно сказала она. — Но это ради моих детей.

Дома мы все обступили заветный кусочек. Даже Манджи проявил к нему интерес.

— Как бы его разделить? — задумалась мать.

— Нельзя делить, — сказала сестра. — Никак нельзя.

— Посмотрим.

Мать позвала Цедена. Приманенный запахом араки, старик вошел в нашу кибитку, сел на почетное место и обвел нас добродушным взглядом.

— Разве нельзя его разделить так, чтобы на трех человек хватило? — спросила мать с надеждой.

— Никак, — погрустнел Цеден. — В легендах упоминается только кусочек размером с человеческий глаз. Меньше — никак.

Мать изменилась в лице.

Цеден ушел, а она выстроила нас перед собой и стала думать.

— Мам, — начала сестра, но та сделала жест: помолчи. Сестра покорно смолкла.

— Цагана. Ты мой первенец, — наконец произнесла мать. — Ты первый ребенок, которого я родила и взрастила. Я совершила много ошибок по юности лет, но тебя я никогда не считала ошибкой. Ты для меня особенная. Ты — моя кровь и плоть.

Цагана опустила глаза.

— Санджи, — мать посмотрела на меня. — Ты — моя радость, моя опора. Ты для меня самый любимый ребенок. Никого я не буду любить так, как тебя. Ты — мое сердце.

Неудобно было слушать такое. Я тоже опустил глаза.

— Манджи, — мать взяла его на руки, и он засмеялся. — Ты моя надежда. Мое будущее, мое грядущее. Ты — моя душа.

Она вздохнула.

— Не могу я никого из вас выбрать.

«Как жаль, что кусочки такие мелкие, — думал я. — Матери не пришлось бы выбирать, будь мяса побольше».

Мне было ужасно жалко ее. И Салакина жалко, а больше всего мне было жалко Элистину.

И я принял решение.

Мне оно далось без труда — я был молод, глуп… Возраст, что тут и говорить.

— Не нужно мне мясо, — буркнул я.

— Но… — мать растерялась.

— Не нужно, и все тут.

— И мне не нужно! — сказала Цагана. — Пусть лучше Манджи…

— Не нужно! — в восторге закричал Манджи. — Не нужно, не нужно, не нужно!

Конечно, он просто повторял за нами. Но у матери слезы побежали по щекам.

— Я… — начала она, и не смогла дальше говорить.

А потом она ушла и вернулась уже без мяса и заметно помрачневшая.

— Я отдала его Элистине. А она не только не поблагодарила меня, да еще и гадостей наговорила, — буркнула мать обиженно. — Странные бывает люди.

Мы дружно рассмеялись.

Мать приготовила чай, мы поели лепешек и холодного мяса и легли спать. Через неплотно прилегающий полог в кибитку проникали насекомые, монотонно жужжа. Цагана быстро заснула, свернувшись калачиком. Манджи всё перебирал бараньи позвонки; затем, громко зевнув, заснул и он. Заснула и вся стень. Заснул и я.

…Проснулся я от того, что мать прижала меня к себе и крепко-крепко обняла.

— Мам?.. — сонно пробормотал я.

— Санджи, — столь же сонно произнесла она. — Не расстраивайся. Вы станете бессмертными. И ты, и Цагана, и Манджи тоже… Но не сейчас. Когда-нибудь. Я обернусь черно-золотым журавлем, ты подстрелишь меня, ощипаешь и в котел… Только у тебя хватит на это духу. Сестру накормишь, брата, — она зевнула. — Но не сейчас. Когда-нибудь потом…

— Но ты нам нужна, мам, — запротестовал я, все еще сонный.

— Нужна я вам… Кому нужна мать-шулма? — спросила себя мать, и усмехнулась. — Я вас очень люблю. Спи.

— Мам…

— Все, надоел. Спи. Спи.