Татьяна Романова - Фантастика и Детективы, 2014 № 11 (23)

Коридор опустел. Эльвира замерла на пороге. Ничего больше не происходило. Шелест крыльев стих. Блестели на полу осколки стекла.

Она шагнула в пролом: в темноту, тишину и горечь.

Комната была совсем небольшая. На полу — тёмно-синий ковёр с цветочным узором. Посередине комнаты — кровать. Маленькая, детская. Кроме этой кровати, больше ничего здесь не было.

Под тонким голубым одеялом с вышитыми на нём бабочками спал ребёнок.

Эльвира подошла ближе.

Девочка. Светлые волосы, густые ресницы. Плюшевый заяц на подушке.

Девочка открыла глаза и улыбнулась, глядя на Эльвиру.

У неё были очень острые, очень тонкие зубы. Каждый длиной не меньше мизинца.

— Место занято, — проговорило существо, улыбаясь всё шире.

— Конечно, — прошептала Эльвира. — Конечно.

Если не считать этой жуткой улыбки…

Она резко дёрнула за поводок.

Существо кинулось на неё, Эльвира отскочила. Существо упало на пол, перекатилось, легко вскочило на ноги. Засмеялось чистым и звонким детским смехом. Прыгнуло снова. Клацнули, смыкаясь, зубы-иглы. Эльвира ударила в ответ, выпустив когти, целя в незащищённую шею. Обе увернулись, и, невредимые, закружились по комнате, пытаясь дотянуться друг до друга.

Хлыст свистнул совсем рядом, едва не задев Эльвиру — Себастьян промахнулся, небывалое дело.

Тут же Эльвира поняла, что Себастьян просто не может выбрать верную цель из двух девочек, слишком похожих друг на друга, слишком…

Очень острые, очень тонкие зубы впились ей в руку, она закричала, забилась. Тварь не отпускала, невозможным образом продолжая при этом улыбаться.

Снова засвистел, разворачиваясь в воздухе, хлыст.

Светловолосая девочка всё ещё улыбалась, падая на кровать, перерезанная пополам.

Эльвира встала. Себастьян, тяжело дыша, отходил в угол комнаты, хлыст волокся за ним по полу, оставляя тёмную полосу. По голубому покрывалу с бабочками быстро расползалось багровое пятно.

— Пойдём отсюда, — сказала Эльвира, отворачиваясь. Она не чувствовала голода, ни малейшего. Только усталость и отвращение.

И подумала, что, кажется, раньше ни разу не видела на лице Себастьяна настоящего удивления.

— Теперь она вспомнит, — сказала Эльвира.

— Ненадолго, — ответил Себастьян. — Думаю, она быстро поставит новую стену.

В ушах Эльвиры прошелестели крылья мёртвых бабочек.

— Нет, — произнесла она.

— Нет? — переспросил Себастьян.

— Ты же видел, — сказала Эльвира. — Она умрёт, если оставить, как есть. Или запах горя почует новый пожиратель, и тогда она всё равно умрёт.

— Чего ты от меня хочешь? Я сделал, что мог.

— Ты — да, — согласилась Эльвира.

— Мне не нравится эта идея, — проговорил Себастьян после паузы.

Женщина на кушетке вздрогнула. Не открывая глаз, глубоко вздохнула и сказала:

— Эли…

— Да, — ответила Эльвира, наклонившись над кушеткой. — Да, мама.

23 декабря 1991 г.

Лето стояло жаркое, сухое. В небе парил орел — большой и жестокий.

— Орел злая птица, — сказала мне сестра. — Он убивает слабых, питается их кровью. Вот и шулма как орел: тоже убивает слабых. Убийство ей в удовольствие. Человек не должен быть таким. Ты понимаешь, Санджи?

— Понимаю, — сказал я. — Но мне всё равно.

К словам сестры я прислушивался крайне редко. Такой уж был у меня воз-Раст. Я подхватил мешок с кизяком, и мы с сестрой пошли обратно в хотон. Топлива на сегодня мы собрали достаточно.

А где-то далеко в степи табунщик Салакин проводил взглядом орла и вздохнул. Он был хорошим охотником, наверное, лучшим в хотоне, однако, и ему летом не везло на добычу. Салакин подумывал даже подстрелить орла. Мясо несъедобное, конечно, но хоть какое-то удовольствие от охоты.

Салакин поднес ладонь к глазам и стал смотреть на солнце, почти не щурясь. Внезапно вдалеке мелькнула тень. Салакин насторожился. Он быстрым, мягким шагом подобрался к добыче. Ею оказался журавль — но журавль необычный: легкий, воздушный, почти что призрачный, с черно-золотым оперением и венчиком пуха на голове, напоминающим корону.

Салакин хищно улыбнулся.

Он наложил стрелу на тетиву и вдруг остановился, задумавшись. Жалко было убивать столь красивого журавля. Да и боязно: мало ли что, вдруг это не журавль, а шулма, страшна я степная ведьма в обличье птицы. Но азарт оказался сильнее. Салакин спустил тетиву.

Журавль тонко вскрикнул, как ребенок, забил крыльями, пытаясь оторваться от земли. Стрела попала ему в основание шеи. Кровь испятнала блестящее оперение. Салакин выстрелил еще раз, и журавль упал.

«Жалко», — подумал Салакин.

Когда он принес тушку в хотон, то первым делом показал ее старому Цедену. Тот был нашим мудрецом. В свободное время Цеден пил водку-араку, а свободен он был всегда.

Увидев мертвого журавля (Салакин отрубил тушке голени и голову, чтобы нести было легче), Цеден вдруг разволновался:

— Три тысячи обитаемых миров, это Журавлиная Дева!

— Это хорошо? — испугался Салакин.

— Да, вполне! — хихикнул Цеден. — Кто съест ее мяса, тот станет бессмертным. По крайней мере, так говорится в легенде.

Поднялся шум.

— Салакин, друг! — воскликнул загорелый Эрдени.

— Салакин! — влез табунщик Баатр.

— Дружище Салакин! Салакин! Возлюбленный мой Салакин! Салакин! Салакин!

Жена Салакина, Элистина, схватила мужа за локоть и оттащила в сторону.

— Слушай сюда, — сказала она. — Мяса в журавле не так уж и много. Со всеми делиться будем, сами в пролете окажемся. Давай так: две трети нам с тобой, нашим детям, ему, — она коснулась своего изрядно отяжелевшего живота, — потом одну шестую папе в Тяминский хотон, и уж только потом раздадим оставшееся. Все понятно?

— Да подожди ты, — отмахнул Салакин. — Цеден, а сколько нужно мяса съесть, чтобы стать бессмертным?

— Немного. Кусочек размером с человеческий глаз, — старик широко улыбнулся. — Надеюсь, мне достанется? Ведь это я опознал журавля. Без меня бы никто бессмертным не стал.

— Ага. Никто, кроме нашей семьи, — кисло произнесла Элистина.

Но никто ее не слушал.

Стали делить. Делили шумно, всем хотоном. Салакину пришлось за этот день выслушать немало хорошего — и табунщик он замечательный, и воин прекрасный, и сказки рассказывает великолепно, и даже суп из барана готовит отменный. Супом, который готовил Салакин, можно было спокойно травить шкуры — но об этом как-то забыли.

Я же стоял в сторонке и изнывал от собственного бессилия. Наша мать Шавдал, целительница, женщина в хотоне известная и уважаемая, как назло, сегодня уехала к брату в соседний хотон. Сестре, как незамужней девушке, неприлично было принимать участие в подобных сборищах. Младшему брату Манджи было всего три года, и вопросы бессмертия его трогали мало. Я же — кривоногий, коротко стриженный мальчишка — крутился сначала среди делителей, ныл и канючил; потом, получив весомый тычок от табунщика Баатра, отошел в сторону.