Тед Косматка - Мерцающие

Я проснулся в семь часов. Дрожащие руки, холодный фаянс. Скверное утро, давно такого не случалось. И снилось плохое. Во сне разворачивалась темнота – видения из детства.

Я приехал в лабораторию к восьми.

Сатвика застал уже в кабинете. За эти недели у него отросли волосы. Концы стали темные, а у корней – соль с перцем. От этого он выглядел неряшливым – каким прежде не бывал. Прежний Сатвик пропал, его место занял тощий человечек с загнанным взглядом.

Он укладывал коробку, загибал картонные клапаны крышки.

– Куда-то собираешься?

Сатвик вскинул голову. Я его напугал.

– Пакую оборудование. В дорогу.

– Куда?

– Один проект.

Я вошел, вспоминая, как впервые сказал ему это слово. Слово, с которого все началось.

– Какой проект?

– Надо кое-что проверить, – отозвался он, закончив с коробкой и потянувшись за клейкой лентой. – Расскажу, когда вернусь.

– А почему не теперь?

– Может, я ошибаюсь, и ничего не выйдет.

– Джереми знает, что ты уезжаешь?

– Я ему сообщил имейлом. Узнает, когда посмотрит почту.

– Ты слишком много работаешь. Помнишь, когда ты мне это сказал?

– Помню, – кивнул он.

– Люди забывают, что когда-нибудь умрут.

Он улыбнулся. Впервые после эксперимента Роббинса. На минуту передо мной возник Сатвик, которого я видел в первые дни работы.

– Это другое дело, – сказал он.

– В каком смысле?

– Это я должен сделать.

Я кивнул, принимая ответ, хотя он мне не понравился. В голове почему-то всплыла сказка про царевичей.

«В птицу».

Меня снова поразило, насколько Сатвик переменился. Из-за эксперимента. Из-за меня.

Осмотрев комнату, я не заметил недостачи. Трудно было догадаться, что попало в коробку.

– Тебе помочь?

Он покачал головой.

– Нет, справлюсь. – Оторвав кусок ленты, Сатвик заклеил коробку. – Вернусь через неделю.

– Зачем тебе это?

– Затем, что Роббинс солгал, – сказал он. – Эксперимент не провалился.

– Ты тут ни при чем. Не лезь в это дело.

– Не могу, – сказал он.

Я смотрел на него. Сатвик – четвертый царевич, он всегда таким был. «В птичий глаз». Он не умел «не лезть».

Подняв коробку, он двинулся к выходу.

– Ты осторожней там.

Я смотрел ему вслед.

– И ты, друг мой.

Правда накатывала волнами. Первая попала в новости на следующий день – Роббинс не сумел помешать ее медлительному приливу. Я только потом сообразил, что Сатвик, видимо, знал. Должно быть, поймал какой-то намек в Сети.

Правда состояла в том, что некоторые зародыши прошли испытание. Точно как надеялся Роббинс. На «Ютьюбе» всплыло видео. Загружено анонимом. Утечка из ближнего круга Роббинса. Улыбающаяся мать, над ней склоняются доктора – из живота тянется проводок диода. Сам Роббинс виден на нескольких дополнительных экранах, ждет результата.

Некоторые зародыши вызвали включение зеленой лампочки индикатора. Вызывали коллапс волновой функции.

А другие нет. И видео с ними тоже всплыло.

Те же медики. Другие пациентки.

Взволнованные голоса:

– Попробуй еще.

– Еще раз.

Встревоженное лицо матери. А свет не загорается, не светится зеленым, что ни делай.

– Что это значит? – В голосе матери паника. – С моим ребенком все нормально? Что это значит?

Ролик за роликом. Дюжина животов разной величины. Два совсем разных результата. Большинство эмбрионов обрушивали волновую функцию. Но не все.

И срок беременности не играл никакой роли.

Сатвик не вернулся ни через несколько дней, ни через неделю.

На десятую ночь меня вырвал из кошмара звонок.

– Нашел одного в Нью-Йорке, – говорил Сатвик.

– Что? – Я тер глаза в попытке проснуться. Понять слова в трубке мобильника.

– Мальчик. Девять лет. Я проверил его на ящике, он не обрушивает волновой функции.

– О чем ты говоришь?

– Он смотрел в ящик, но коллапса волны не было.

Я заморгал в темноте. Сатвик понял первым. Раньше нас всех. Что верно для эмбрионов, верно и для остальных.

«В птичий глаз».

– Что с ним не так? – спросил я.

– Ничего, – ответил Сатвик. – Нормальный мальчик. Нормальное зрение, нормальный интеллект. Я перепроверил пять раз, картина интерференции не исчезает.

– А что было, когда ты ему сказал?

– Я не сказал. Он стоял там и так смотрел на меня…

– Как?

– Как будто уже знал. С самого начала знал, что не сработает.

Дни превращались в недели. Испытания продолжались. Сатвик нашел еще нескольких. Много.

Он ездил по стране, отыскивая это неуловимое, идеальное скрещение волосков и набирая статистику. Он собирал данные, пересылал их факсом в лабораторию – на хранение.

Я представлял его на том конце линии – в темной комнате мотеля, измученного борьбой с бессонницей и страшным одиночеством своего дела.

Забивала искал утешения в построении сложных филогенетических деревьев, зарывался в кладограммы. Но утешения в них не находилось.

– Нет там кривой частотного распределения, – жаловался он мне. – И равновесие между этническими популяциями не нарушено – не за что уцепиться.

Он перелопачивал собранные Сатвиком данные в поисках хоть какой-то закономерности.

– Распределение случайно, – говорил он. – Не вижу связи.

– Может быть, ее и нет?

Он покачал головой.

– Тогда кто они такие? Какое-то пустое множество? Неиграющие элементы недетерминированной системы?

У Сатвика, естественно, были свои соображения.

– Почему не ученые? – спросил я его как-то ночью, прижимая к уху трубку. – Если разброс случайный, почему никто из нас?..

– Самоотбор, – ответил Сатвик. – Если ты – элемент недетерминированной системы, к чему тебе наука?

– О чем ты говоришь?

– К упорядоченному поведению способны многие виды, – пояснил он. – Оно еще не означает сознания.

– Речь-то о людях, – возразил я. – Не может это быть правдой.

Я еще не договорил, а уже мечтал взять свои слова обратно. Сколько раз они произносились в квантовой механике? «Это не может быть правдой. Так быть не может».

– Факты есть факты, – напомнил Сатвик. – Твои глаза – двойная щель.

– А кто-нибудь из них знал, на что ты их проверяешь, зажигая перед ними лампочку? Они знают, что не такие, как все?

– Один, – сказал Сатвик. И минуту молчал. – Один знает.

Много дней спустя он последний раз позвонил мне ночью. Из Денвера. Его последний звонок.

– Думаю, нам нельзя было этого делать, – удивительно резко проговорил он.

Я, протирая глаза, сел на кровати.

– Чего делать?

– Нельзя было собирать эту штуку, – сказал он. – То слабое место реальности, о котором ты толковал… думаю, нам не положено было использовать его таким образом. Для проверки.

– О чем ты говоришь? – Свет фонаря с парковки косо падал в окно, рисовал бледную полосу на полу. За ночь комната выстывала. – Что случилось? – спросил я.