Тед Косматка - Мерцающие

Я ждал.

Бегущие шаги. Тяжелые удары от одной стены до другой.

Проходи дальше! По лестнице!

У дальней стены шаги смолкли.

Пожалуйста… Я закрыл глаза. Я спрятался сам от себя. Меня здесь не было.

Истекли секунды.

Шаги зазвучали снова – вниз по лестнице, удаляясь.

Я наконец выдохнул. В груди еще стучал молот. Брайтон ушел.

Я ловил слухом звук. Хоть какой-нибудь. Я гадал, спаслась ли Мерси. Я гадал, удалось ли ей уйти.

Потом послышался новый звук, с другой стороны. А я почти поверил, что этого не случится. Я стал считать про себя. Звук не повторялся. Три, четыре, пять, шесть… На десяти я чуть подался вперед, вытянул шею, чтобы лучше видеть, но ничего не увидел. Никого.

Я продвинулся чуть дальше. Как ужасно громко шуршат по полу мои колени!

Здесь было сумрачно и тускло. Я мало что мог рассмотреть из-за углового бака – только солнце, просачивающееся в открытые двери и ржавые дыры в потолке.

…Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…

Я все считал. Мысленно дошел до шестидесяти и только потом шевельнулся, утешая себя привычным ритмом. Я, как в детстве, швырял в темноту числа.

Я пополз на четвереньках, держась ближе к баку. Задел что-то бедром – звук будто взорвался в ушах. Когда я поднял взгляд, сердце чуть не выпрыгнуло из горла.

Брайтон ушел, но в дверях стоял второй.

Боаз стрелял глазами по теням.

– Выходи-выходи, кто ты ни есть! – проговорил он.

Этот голос я помнил по ужину в ресторане. Скрежещущий голос.

Я медленно попятился, отступил за бак, так что уже ничего не видел. Подошвы Боаза хрустели по полу, а я всем телом вжался в стену, постарался сделаться как можно меньше. Я понимал, что вряд ли выйду отсюда живым.

– Эрик, – прозвучал его голос, – я знаю, что ты здесь.

Шаги слышались от середины комнаты.

Я забился еще дальше в угол и почувствовал, что цепляюсь за что-то ногой. Отрезок трубы, торчащей между баком и чехлом большого насоса. Окружностью два фута, как автомобильная шина. От маленького автомобиля – а то и еще меньше. В более благополучные времена она соединялась с баком, откачивая то, что в нем варилось. С тех пор бак сдвинулся, опустел, почти развалился, и труба оказалась на виду. Я критически осмотрел ее, подсчитывая в уме. С трудом, но протиснуться можно. Проворно развернувшись, я готов был нырнуть в нее головой, но испугался. Адская чернота. Еше раз перевернувшись, я, стараясь не шуметь, полез ногами вперед. Места хватило впритык. Внутри труба была гладкой, покрытой скользким налетом, и я задумался, что по ней лилось раньше. Лучше, пожалуй, не знать.

Снова прозвучали шаги Боаза.

Слышал ли он меня?

Шаги приблизились, обошли бак.

– Я видел, как ты поднимался, – произнес его голос, – но не спустился.

Перед глазами появились штанины его брюк. На ногах были кожаные альпинистские ботинки.

– Методом исключения получается, что ты здесь.

Он нагнулся, заглядывая в угол; мимо трубы, в дюймах от моего лица, качнулись руки.

– Что же ты прячешься, мышонок? Твой дружок Стюарт не прятался, не то что ты.

Я похолодел. Стюарт. Сейчас я мог бы дотянуться до Боаза.

– Он храбро принял прописанное ему лекарство, – сказал тот.

Его рука снова качнулась перед отверстием трубы. Большая ладонь. Бледная. Ухоженная. Рука бизнесмена.

– Видел бы ты его на том столе. Он купался в крови.

Труба сжимала меня со всех сторон. Лжет? Я ощутил подступающую рвоту. Это уж было слишком. Сначала Сатвик, теперь Стюарт. Я губил все, к чему прикасался. Я опять задержал дыхание, протиснул руку вдоль тела, нащупывая карман и холодный металл в нем.

Бледная ладонь качнулась и исчезла. Ноги шагнули прочь. Я его больше не видел.

Сердце колотилось все так же.

Вдруг что-то мелькнуло, и передо мной возникло лицо Боаза.

– Вот ты где!

Я ударил его в лицо свернутой полоской стали.

Взревев, он словно вывернулся наизнанку: звук, будто тысяча ос разом зазвенели крылышками, – и мой взгляд соскользнул, уходя от непостижимого.

Я метнулся назад, но его протянутая рука схватила мою, дернула, а я извернулся и ударил клином, после чего лишился оружия. Его вырвали из пальцев. Я подался в глубину трубы.

Когтистая ладонь прошла в ударе мимо лица, смахнула мне волосы со лба – я оттолкнулся локтями и ушел еще глубже. Боаз яростно взвыл и полез за мной. Он был больше меня, но в трубу уместился, и я пополз назад, скользя животом по накипи, а в голове было, что такая смерть слишком ужасна: застрять и задохнуться на каком-нибудь изгибе трубы. Я вывернул голову, чтобы заглянуть дальше, но мое тело плотно заткнуло трубу, в просветах виднелась лишь чернота. Боаз уже втиснул в отверстие плечи и перекрыл свет. Он протискивался, скребя руками, и пыхтел, как локомотив в узком тоннеле. Вдруг настала тишина, а потом скрежет – он опустился на живот, и внутренность трубы осветилась сзади. На миг у меня в глазах вспыхнули серебристые огоньки – вроде кошачьих глаз ночью.

Нас разделяло двадцать футов.

Он улыбался. Его ладонь отрастила – шутки темноты – длинные, как клинки, пальцы. Мне представилось, как эти пальцы впиваются мне в лицо, пронзают глаза, вскрывают горло. Потом я рассмотрел, что это не пальцы-клинки, а мой стальной клинышек, который он крепко зажал в руке.

– Попался, мышонок, – прошипел Боаз.

Вот как выглядит безумие. Концентрированное безумие в самой своей твердой, алмазно-твердой сути. Кусок угля, спрессованный тяжестью всего сущего.

Я торопливо отползал задом, стараясь не думать, чем это кончится.

Боаз улыбнулся еще шире, приподнялся, заполнив проем – и снова стало темно. Я наполовину полз, наполовину скользил по гладкой смоляной трубе. Времени в темноте не существовало.

Скрежет кожи по стали. Десять футов. Двадцать. Мое рваное дыхание.

Ноги наткнулись на что-то твердое, и сердце грохнуло в груди, когда я понял, что это. Перегиб трубы. Я задергал ногами, нащупывая проход. И нащупал. Я думал, что труба изгибается влево или вправо, но мне не повезло. Она уходила вниз.

Я переломился как мог, выгнул спину, обдирая кожу с бедер, и ощутил, как они уходят в перегиб – мгновение паники. Сила тяжести брала свое, но я растопырил локти, упираясь в стенки, тормозя. Кто мог сказать, глубоко ли идет труба? Может, падать предстояло на десять футов, может, на целый этаж, а то и дальше, если сток шел в подземный трубопровод. От этой мысли зашевелились волосы на голове. Но возврата не было. Руки соскользнули, я услышал собственный вскрик и вжался в сталь в надежде удержаться.

Впереди больше не скребло. Боаз остановился.

– Что такое, мышонок? – Труба жутко исказила его голос. Он звучал как само безумие. – Добрался до конца?