Татьяна Устинова - Хроника гнусных времен

Все это было только началом грандиозного спектакля, который тянулся много месяцев и закончился тем, чем закончился – Соня бросила институт, Владик как будто обезумел, а мать превратилась в постоянно всем недовольную истеричную старуху.

С тех пор Соня не любила спектаклей и никогда в них не участвовала. Она знала, что стоит ей только сделать неверный шаг, ошибиться, и кошмар повторится снова – она опять будет выставлена на всеобщее обсуждение и осмеяние, и из каждой двери станут подсматривать любопытные, и обсуждать ее, и фальшиво сочувствовать, и злорадно подмигивать.

Она не справилась только однажды – три года назад.

Но об этом нельзя было думать в такой шикарной машине, когда Настя смотрела на нее с сочувствием, и Соня ее за это ненавидела.

Зачем она согласилась ехать?! Все равно это ничего, ничего уже не изменит!..

Она осторожно вытерла вспотевшие ладони о клетчатую юбчонку и стала смотреть в окно. Машина, чуть подрагивая ухоженным телом, даже не ехала, а летела над дорогой, как судно на подводных крыльях.

Кто же он такой, этот мужик, раз может позволить себе такую машину? И мягкий ворс сидений, и кожаную обивку дверей, и прохладный вкусный воздух, и окно в крыше, а в окне летит далекое небо, и чистый звук неторопливой музыки, которая течет, кажется, прямо из этого вкусного воздуха?

Бабушка говорила, что он – дрянь, дрянь!

Неужели старуха ошиблась? Она, которая не ошибалась никогда?!

Стиснутая ладонь разжалась, и Соня тихонько погладила диван.

У Гриши была короткая замшевая куртка, такая же восхитительно, шелково шершавая. Соня трогала его рукав, проводила пальцами – подушечкам было щекотно и приятно. Под тонкой замшей чувствовалась рука, широченная твердая лопата. Соня колола его в вену, и он послушно сжимал кулак, похожий на небольшую дыню.

Когда он стал ухаживать за ней, она пришла в ужас. Она ничего не понимала в ухаживаниях, не знала, как себя вести, и с перепугу даже стала ему хамить, чего не делала никогда в жизни. Он терпел и улыбался и однажды подарил ей крошечного черного деревянного слона, вырезанного так искусно, что в маленьких слоновьих глазках явно читались хитрость и добродушное лукавство. “Это у меня друг вырезает, – сказал Гриша неловко и сунул слона в карман ее зеленой хирургической робы. – Вам на счастье”. И дунул от нее по коридору, сильнее обычного припадая на больную ногу, словно она собиралась гнаться за ним и всовывать слона обратно. Слон стоял на ее столике, а потом она забрала его домой, и ела с ним, и на ночь прятала под подушку, как будто ей не тридцать лет, а восемь, и ей казалось, что этот слон очень похож на Гришу.

Никто ничего не знал о нем, да и Соня никогда не сплетничала с девчонками о больных. Девчонки знали, что она “чокнутая”, и никакими тайнами с ней не делились. Хирург Лев Романович, делавший ему операцию, был не слишком доволен. Все знали: когда Лев Романович смотрит рентгеновские снимки и поет “Смело, товарищи, в ногу”, значит, все отлично, а если “Ой, мороз, мороз”, значит, дела не очень хороши. Когда он смотрел Гришины снимки, пел про мороз.

Гриша ухаживал за ней упорно и тяжеловесно и впрямь по-слоновьи. Девчонки сначала смеялись, а потом отстали, потому что смеяться над ней было неинтересно – она ничего не замечала.

"А монашка? – спрашивали про нее больные. – Монашка когда дежурит?” Она лучше всех в отделении делала сложные уколы и ставила капельницы.

Она долго не обращала на Гришины ухаживания никакого внимания, и однажды он сказал, мрачно глядя в пол: “Я ведь не просто так, чтобы хвостом покрутить. Я с серьезными намерениями. У меня жены нет. Паспорт могу показать”, и Соня чуть не хлопнулась в обморок прямо в процедурной. Серьезные Гришины намерения потрясли ее до глубины души. Он ухаживал за ней, и у него не было жены, и он мог бы даже жениться на ней, если бы все у них получилось хорошо.

И она как будто сошла с ума. Все получилось не просто хорошо, все получилось необыкновенно, упоительно, волшебно, и Соня была уверена, что ни у кого на свете, ни до, ни после нее не было и не будет такого романа. Неповоротливый Гриша, похожий на дрессированного циркового медведя, казался ей очень красивым, куда там Кевину Костнеру! Все, начиная со случайных встреч в коридоре, – едва заметив его, она уже утопала в помидорном румянце, – и кончая торопливыми и многозначительными пожатиями влажных пальцев в процедурном кабинете, было внове, и ничего лучше этого она не могла себе представить.

У нее на самом деле был “роман”, у нее, дурнушки-Сони, которую бросил отец, которая так ничему и не выучилась, а по выходным ползала на коленях, вымывая из углов квартирную пыль, и варила борщи, целые кастрюли борщей, чтобы хватило матери и брату на все время, пока она будет дежурить.

Она получила зарплату и в только что открывшемся на Невском “Стокманне” купила себе брюки и кофточку.

Они стоили бешеных денег – зарплаты не хватило бы, если бы она не носила в сумке пакетик со сбережениями, а она носила, потому что боялась, что дома их отыщет Владик и все растаскает на сигареты. Она долго не могла выбрать, все ходила и ходила между рядами потрясающей, благородно-неброской одежды и все поражалась, что на каждой отдельной стойке наряды подобраны в тон и даже украшены шарфиками. Она посмотрела ценник – шарфик стоил долларов тринадцать – и опять стала ходить, с каждой секундой падая духом и понимая, что она никогда и ничего не сможет себе здесь купить.

Потом к ней подошла продавщица.

Соня знала, что она – в клетчатой юбчонке и тошнотворно-голубой водолазочке, собравшейся складками там, где у женщин, согласно учебнику анатомии, должна быть грудь, – выглядит в этом сверкающем дамском раю, как судомойка в спальне у королевы. Продавщица шла издалека, Соня смотрела на нее и ждала. Ждала, что сейчас ее будут выгонять.

«Вам помочь? – спросила продавщица и улыбнулась. – Что вы хотите выбрать?»

"Брюки”, – пробормотала Соня.

"Вы зашли в большие размеры, – сказала продавщица любезно, – пойдемте. У нас отличный выбор брюк”.

Она нашла брюки – три пары, – и, пока Соня мерила их за плотной зеленой шторой, принесла еще несколько вешалок с блузками. Просто чтобы прикинуть, как будут смотреться брюки, объяснила она.

Соня купила брюки и короткую вязаную кофточку, которая была сделана как-то так, что, надев ее, Соня неожиданно обнаружила у себя грудь, и именно там, где она должна быть согласно учебнику анатомии.

С фирменным пакетом – зеленые буквы на белом фоне – она поехала к бабушке. Она ехала в электричке и все время заглядывала в пакет, не веря, что там едут ее потрясающие новые наряды и что она наденет их, и Гриша совсем потеряет голову, когда увидит ее в них.