Татьяна Степанова - Пейзаж с чудовищем

Заглядывая в разные комнаты и залы, словно дух-невидимка, Катя увидела бы его обитателей, оказавшихся на время пленниками дома-дворца.

Сергей Мещерский, вернувшийся после полицейской палатки в библиотеку, стоял у окна и смотрел на подъездную аллею, где тормозила машина розыска, плавно описав круг возле яркой клумбы.

Домоправительница Капитолина была в галерее. В руках она держала бархотку и спрей для полировки дубовых витрин, но не занималась работой. Она рассматривала полотна. Остановила взор на картине Левитана – одной из тех, что так и не достались ей в наследство от дяди. А потом медленно повернулась всем корпусом к «Пейзажу с чудовищем». Взгляд ее переползал, как муха, с полотна на полотно. Вот она сделал шаг, приблизившись почти вплотную, стремясь разглядеть самые мелкие детали, самые нечеткие мазки. Она видела картины фон Клевера много раз за то время, что провела в доме своего родича Феликса.

Актер Иван Фонарев в своей спальне на ковре делал стойку на руках. Вот он опустился, уперся теменем в пол и отпустил руки, делая стойку на голове по системе йоги. Йогой он никогда не увлекался, а стойке на голове обучился еще в юности, во время учебы в театральном училище, где преподавали акробатику. Мир перевернутый, поставленный с ног на голову, принял его в свое лоно, награждая, словно призом, абсурдом реальности. Чувствуя, как напрягаются жилы на шее и позвоночный столб, ощущая, как кровь приливает к голове, Фонарев испытывал то же самое чувство, что утром на террасе.

Крылья… они вырастали, крепли… Это они удерживали его в перевернутом с ног на голову абсурдном мире.

Гарик Тролль – бледный, как привидение, сидел в кожаном кресле в маленькой комнате рядом с апартаментами брата. В комнате было душно, как в сауне – жарко пылал камин. Но Гарик все никак не мог согреться, словно темная вода Истринского водохранилища выстудила в нем все до самого нутра. Перед камином стояла Юлия Смола. Она то прохаживалась по комнате, то застывала на месте. Ей было больно сидеть. Несколько раз она пыталась заговорить с Гариком, сказать ему о… Нет, каждый раз она не решалась. Она думала о жертве и ее последствиях и терялась в смыслах происходящего, путалась в мыслях, ощущая в душе лишь страх, один только страх.

А в бассейне дома-дворца, куда не заглядывала полиция, плавала наяда: Евдокия-Дуся Жавелева в образе и подобии ее. Ее шелковая хламида в виде лепестков розы была небрежно брошена на колени Артемия Клинопопова, сидевшего в плетеном кресле у самого бортика. Он сидел на краешке кресла, подавшись вперед, широко расставив ноги, и держал в руках бутылку шампанского, наливая его в бокал.

Евдокия-Дуся плескалась в воде, баламутила ее своими мускулистыми ногами. Из одежды на ней были лишь крохотные белые кружевные стринги и такое же бра – не купальник, а нижнее белье. Артемий Клинопопов смотрел на нее и чувствовал, как дрожат его руки. Струя шампанского из горлышка бутылки лилась мимо бокала. Наяда подплыла к нему вплотную, одной рукой она ухватилась за скользкий бортик, а затем цепко и одновременно нежно за ногу Клинопопова чуть пониже колена. Он смотрел на нее в упор. Ее лицо с сияющими зелеными глазами, покрытое капельками воды, маячило внизу, между его раздвинутых коленей. Он протянул ей бокал с шампанским. Он не мог вымолвить ни слова, лишь ощущал, как багровеет его лысина и пылают щеки. Но наяда Дуся-Евдокия не взяла бокал, она высунулась из воды и протянула ему губы как для поцелуя. И он поднес к ее розовым губам бокал с шампанским и начал поить ее с рук, чувствуя, что сердце ухает куда-то вниз, в утробу-мамону, чуть ли не туда, где вздувается в паху похотливый бугорок.

Наяда попила, как птичка, и тихонько рассмеялась, а потом бултыхнула в воде своими грешными длинными сексапильными ногами, обдавая Артемия Клинопопова фонтаном брызг.

В этот момент машина розыска остановилась, из нее вышли Феликс Санин и двое оперативников – его призраки, его стража. Небритые, в помятой одежде, они шли, словно трое товарищей-сообщников. Феликс нес в руке темный пиджак. Его светлые крашеные волосы развевались на ветру.

Присутствуя при этой сцене и одновременно словно отсутствуя, глядя на происходящее со стороны, Катя заметила, как Феликс протянул пиджак вышедшему его встречать полковнику Гущину.

– Ну что?

– Без изменений. В коме.

Это все, что эти двое в этот миг сказали друг другу.

Феликс, сутулясь, пошел к дому. Гущин остался, теребя в руках пиджак.

Катя знала, что у него к Феликсу десятки вопросов. После мытищинской эпопеи, после бесплодного разговора с горничной Валентиной, чью мать так загадочно убили.

Однако она и не подозревала, что все изменится почти моментально. И все известные доселе факты встанут с ног на голову, как мир абсурда, которым в эту самую минуту наслаждался актер Иван Фонарев.

Достаточно лишь одного телефонного звонка и…

Звонок.

– Я слушаю, – ответил Гущин.

– Федор Матвеевич, мы провели сравнительный анализ ДНК, – сказал эксперт-криминалист. – Так же как с няней и мальчиком. Только теперь с родственной ДНК, из тех образцов, что мы собрали в доме. Вывод: Феликс Санин – не отец ребенка.

– Что?! – голос Гущина, и без того хриплый, окончательно осип.

– Он не его отец, это установлено абсолютно точно. Близкий родственник – да, но не отец.

– А кто… кто же отец Аякса?

– Его младший брат Гарик.

Полковник Гущин переваривал новость долго. Возможно, одновременно давая Феликсу время оправиться и привести себя в порядок после суточного бдения в больнице. А может, просто не знал, с какого конца начать разговор.

Когда он наконец решился и покинул полицейскую палатку, Катя отправилась в дом за ним. Она сознавала, что присутствовать при их беседе не будет. Такие беседы не для женских ушей. Вообще здесь третий – лишний. Однако она следовала за Гущиным, думая, что там, в доме, в вестибюле отпустит его одного на поиски Феликса, а сама пойдет к Мещерскому в библиотеку.

Она думала о том, что они узнали. И еще думала о том, что сделают с убийцей – с ним, с нею, когда поймают, если поймают. Что сделает с ним, с нею Гущин? Человек, так хорошо ей знакомый, но которого она словно видит впервые, словно в ином свете – Гущин, тяжело ступающий по дороге к дому-дворцу, Гущин, так и не надевший возвращенный пиджак, некогда укрывавший еле живого Аякса.

Она думала и о них. О ребенке – искалеченном, отчаянно борющемся со смертью. О мертвой няне этого ребенка. Они ведь взывают к отмщению. И к справедливости. И к возмездию. Каким оно станет – это возмездие убийце?

Из вестибюля она наблюдала, как Гущин, удаляясь, пересекал соседний зал с расписным потолком. Вот он закрыл за собой белые двери. И Катя направилась в другую половину дома – к библиотеке.