Татьяна Степанова - Пейзаж с чудовищем

– Это был подлый розыгрыш. Провокация.

– А вас из-за этой провокации с выборами, с праймериз прокатили – ваши же однопартийцы. И кто вы теперь такой? Отставной козы барабанщик.

– Я не отставной! И не козы! – Артемий Клинопопов сверкнул очками.

– А затем вы являетесь сюда. К своему обидчику Гарику Троллю.

– Я не к нему ехал. Это клуб организовал. Я не знал, что это будет здесь. А он тут вообще никто – приживал при брате.

– И как только вы являетесь, – не слушая, гнул свое Гущин, – няню здешнюю убивают, чтобы ребенок остался без присмотра. А затем и его душат подушкой. Этот ребенок – родственник вашего обидчика.

– Вы на что намекаете?

– На мотив, – проговорил Гущин. – Ваш мотив в этом деле – ненависть и месть. В результате – убийство, покушение на убийство, и Гарик, ваш враг, чуть в ящик не сыграл.

– Безверие и бездуховность – от этого люди на себя руки накладывают, – Клинопопов воздел вверх перст указующий. – Разврат и нигилизм. Сосуд гнойный грехов. Я повторял и буду повторять: кто грешит сверх меры, тот сверх меры и кару получает, потому что по грехам своим судим, и воздаяние суровое настигнет всякого, кто…

– Слушай ты, Клинопопов. – Гущин шагнул к нему и сграбастал за грудки, приподнимая и притягивая его к себе почти что вплотную. – Это ведь ты… Я знаю, это ты. И ты знаешь, что я знаю.

Катя видела по его лицу – он хочет, чтобы убийцей был этот человек. Он желает этого. И даже если факты и улики не дают основания утверждать это наверняка, внутреннее убеждение и желание обвинить зашкаливают.

Она увидела, что выражение лица Клинопопова тоже изменилось. Глаза словно «замаслились», затуманились. В них появилось странное, затравленное, почти мечтательное выражение. Почти сладострастное выражение. Веки дрогнули, рыжие ресницы затрепетали, лысина порозовела. Он как-то сразу весь безвольно обмяк в руках Гущина.

Катя не знала, о чем он думает, ей пришло в голову: а не попал ли Гущин своей грубостью в самую точку? Во что-то надежно скрытое, но чрезвычайно важное для Артемия Клинопопова.

В ушах Артемия Клинопова стоял плеск воды – зеленоглазая наяда улыбалась ему так грешно и нежно, что члены сводило судорогой. Он все еще ощущал тот жар в груди и в паху, что и в присутствии Евдокии. Прикосновение ее мокрых пальцев к своей коже. Пот. Жгучее желание и страх.

Эти чувства стократно усилились, когда этот наглый полицейский повел себя грубо.

Его хватка, его кулаки, его сила и грубость. То же самое ощущение, как когда много лет назад Чуча… да, старшеклассник Чуча применил к нему, маленькому Артюше, силу, когда унизил его и… впоследствии поплатился за это.

Артемий Клинопопов вспомнил тот день на детской площадке. Качели высоко взлетали, и пятилетний Вовка – брат Чучи – визжал от восторга. И он, восьмилетний Артюша, шагнул к качелям. Дождался момента, когда они набирали высоту, подпрыгнул и что есть силы ударил Вовку обеими руками в спину. От неожиданности тот разжал руки и полетел на землю. Он ударился всем телом, плашмя. И не заплакал, не заорал, а как-то запищал. Потом начал елозить по земле, царапая маленькими руками гравий. Он уже не пищал, а хрипел. Изо рта шла кровь.

Артюша повернулся и бегом кинулся домой.

Он никому не рассказал о случившемся. И никто, никто, никто не знал о том, что произошло на детской площадке. Все подумали, что мальчик просто упал с качелей и разбился.

Брат Чучи не умер. Переходя из класса в класс, взрослея, Артюша Клинопопов порой видел его во дворе. Вовку вывозили гулять в коляске, специально переделанной из обычной детской. Иногда его вывозил Чуча – хмурый и погасший, растративший к совершеннолетию весь свой злобный задор, а иногда мать – опухшая и усталая. Вовка после падения с качелей перестал расти. И ходить. У него что-то стало с позвоночником, пострадавшим от травмы, – сзади вырос большой безобразный горб.

Артюша Клинопопов видел этот горб. Он испытывал в душе чувство удовлетворения. Он думал: так даже лучше, что он не умер… Чуча с ним еще наплачется… О да!

Никогда с тех пор Артемий Клинопопов не испытывал чувства жалости к детям. И в этом грубый толстый полицейский был прав.

Клинопопов усилием воли сфокусировал свой взгляд на лице грубого полицейского. Поднял руки и в смиренном жесте возложил их на руку Гущина, наказывающую и унижающую его.

– Федор Матвеевич, отпустите его! – воскликнула Катя.

– Говори, как было дело, – прошипел Гущин.

– Федор Матвеевич! – Катя кинулась их разнимать.

Ее испугал этот странный клинч, в котором они сошлись. Ее испугало лицо Клинопопова.

– Ничего не было, – прошелестел тот. – Полковник, вы что, хотите меня убить?

Гущин дернул его что есть силы и ударил головой о мягкий брезент палатки. Ткань рубашки Клинопопова треснула.

– Федор Матвеевич! – Катя вцепилась в Гущина сзади. – Отпустите его!

Гущин отшвырнул Клинопопова – тот ударился об упругий брезент. Боли он не испытывал. Чувство сладострастия нарастало в нем великой волной.

– Федор Матвеевич, прекратите! – Катя бросилась между ними. – Вы так только хуже делаете – для себя и для дела.

Клинопопов удержался на ногах.

– Ударьте меня, – сказал он кротко. – Я подставляю вам другую щеку, ну? Христианские мученики терпели от язычников и не такие вещи, и это лишь укрепляло их дух.

– Лицемерный негодяй, – бросил ему Гущин.

– Да, да, оскорбляйте меня, бейте! – в тоне Клинопопова сквозило торжество. – Я знаю, кто вы. Я вижу вас насквозь. С детства ненавидел таких, как вы. Я научился противостоять вам, я сильный.

Он снова был маленьким Артюшей, исподтишка наблюдающим за тем, как враг его Чуча возил в коляске своего искалеченного горбатого братца-урода.

Так даже лучше, что он не умер…

Он вспомнил лицо Гарика, когда все суетились возле него там, в каминном зале, после того как спасли из воды. Он стоял за дверями, не совался в каминный зал, но видел все. Лицо врага как восковая маска отчаяния и боли.

Так даже лучше, что он не умер…

– Как только я покину это место, а это случится очень скоро, полковник, – сказал Артемий Клинопопов, – я с вами посчитаюсь. Я дойду до вашего министра. У меня есть свидетели того, как вы со мной обошлись.

Катя увидела, что он кивает куда-то назад, и обернулась.

На пороге палатки стояли Спартак Раков и оперативник.

– Феликс Георгиевич срочно просит вас прийти к нему в кабинет, – выпалил Раков. – Говорит, дело не терпит отлагательств!

– Чего ты суешься, когда мужики разговаривают? – прошипел полковник Гущин так тихо, чтобы Спартак Раков, за которым они быстро шли к дому, не услышал.

– Когда один мужик прессует другого, – огрызнулась Катя. – Я понимаю, вам хочется, чтобы это Клинопопов оказался убийцей. Но у вас… у нас против него доказательств не больше, чем против остальных. И пресс ваш делу не поможет, только еще больше все запутает.