Анна Князева - Пленники старой Москвы

– Соседка сказала. Она до пятьдесят второго года жила в этой квартире. Тогда печку еще использовали.

– Интересно… Написано перьевой ручкой «с нажимом», фиолетовыми чернилами. Чернила выцвели. Давненько такого не видел. Кажется, я разобрал, что здесь написано.

Катерина склонилась над столом и впилась глазами в бумажку. Картавин медленно прочитал:

– Б-а-т-р-а-х…

– И все?

– Слово «батрах» – латинскими буквами.

Она вытащила из сумочки телефон и нашла в Интернете все, что было связано с этим словом.

– Батрахос, по-гречески – лягушка. Батрахас – Мадридский аэропорт. Год открытия аэропорта тысяча девятьсот тридцать первый.

– Лягушка? Думаю, вряд ли… А вот аэропорт – интересно. Но в пятидесятых годах за границу почти не ездили.

– Написано латинскими буквами, – напомнила Катерина. Потом, заглянув в телефон, сверила название аэропорта с надписью на бумажке. – Нет!

– Что – нет? – поинтересовался Картавин.

– Не аэропорт.

– Почему?

– В испанской транскрипции звук «х» в этом слове пишется через латинскую «джей». А здесь, – она коснулась обгорелой бумажки. – Здесь написано через «кей» и «эйч».

– А кто сказал, что писал испанец?

– Скорее всего – это латынь. – Катерина засомневалась – Значит, лягушка здесь ни при чем?

– А что, если этот листок из детской тетрадки? Получил двойку и сжег в печке. Мало ли детей учат латынь?

– Мало. Среди моих знакомых таких точно нет.

Борис улыбнулся и похлопал ее по руке.

– Глупость сморозил. Хотел сказать: раньше учили.

– В пятидесятых годах – вряд ли.

– Значит – аэропорт, – заключил Картавин. – Перед войной много наших воевали в Испании. В том числе – летчики.

– Не годится.

– Почему? – Борис нисколько не обиделся за то, что она забраковала его версию.

– Летчики воевали там до Великой Отечественной. После этого нашу голландку тысячу раз топили. Бумаги жгли перед тем, как заложить ее кирпичом.

– Значит – лягушка, – легко согласился Картавин.

Глядя в его серьезное, сосредоточенное лицо, Катерина вдруг рассмеялась.

– Прости меня.

– За что?

– Все это глупости.

– Возможно, не такие это и глупости. – Он забарабанил пальцами по столешнице, как будто собирался сказать то, чего не хотел. – Послушай… Продай ты эту квартиру.

– Может, и продам. – Катерина растерянно огляделась. – Что ж… Мне нужно идти.

– Я сказал то, что тебе не понравилось?

– Да нет…

– Вижу, что врешь.

Глядя куда-то в сторону, Катерина сказала низким голосом, похожим на глухие рыдания:

– Послушай, Борис… Мне сорок четыре… Ты думаешь, легко признаться в том, что я ни на что не годна?

– Я как раз не это имел в виду, – расстроившись, Борис покраснел.

– Видишь, как вышло… Что бы я ни сделала… Куда бы ни влезла – одни ошибки. Брак – ошибка, работу потеряла – ошибка, квартиру выбрала – снова ошиблась. Чувствуешь, к чему дело идет?

– К чему?

– Вся моя жизнь – одна сплошная ошибка.

– Зачем же впадать в крайности. – Помолчав, Картавин решился спросить: – Ты сказала, что ошиблась, когда вышла замуж за Трубникова. Почему?

– У нас нет и уже не будет детей. Какой смысл в этом браке?

– Ты слишком строго себя судишь.

– Я себя не сужу, – она отвернулась и вытерла рукой набежавшие слезы. – Я эгоистка.

– Это я знаю, – улыбнулся Борис. – Эгоистка. Еще какая!

– Не говори со мной, как с ребенком. – Она встала и забрала со стола бумажный клочок. – Сейчас мне правда нужно идти.

– Тебя подвезти? Куда?

– Спасибо, не надо. К соседке иду. Она живет в соседней квартире.

– Что ж, не буду тебя задерживать.

Когда Борис садился в свою машину, Катерине показалось, что он был обижен. Заходя в подъезд, она ругала себя за несдержанность, не зная, что спустя пару мгновений ее несдержанность перейдет на новый, куда более качественный уровень.

На четырехступенчатой лестнице, которая вела на первый этаж, Катерина неожиданно столкнулась с крупным мужчиной. Он не только не извинился, но прижал ее к стене и бесцеремонно распорядился:

– С дороги!

Мимо прошел такой же огромный человек в черном костюме, за ним – высокий худой мужчина с лошадиным лицом.

Катерина дернулась, но ее сильнее прижали к стене. И, как результат, у нее «рухнула планка». Она размахнулась и что было сил шмякнула верзилу сумкой по голове.

– Вы что? – не ожидая такого подвоха, он даже обиделся, но потом схватил Катерину за горло. – Рыжая сучка!

В этот момент его окликнули с улицы. Он отпустил Катерину и быстро ушел. Покрутив головой, она ощупала шею и стала подниматься по лестнице.

С площадки второго этажа уже выглядывала Инна Михайловна.

– Что такое? Здравствуйте, дорогая. Вы в порядке?

– Здравствуйте, Инна Михайловна! Какой-то идиот вцепился в меня.

– На первом этаже?

– Я только вошла в подъезд.

– А потом мимо вас прошли двое? Один – жилистый с лошадиным лицом?

– Кто они?

– Жилистый – муж певицы Талановой.

– Она живет в нашем подъезде? – удивилась Катерина.

– Обе квартиры на первом этаже принадлежат ей. Таланова живет здесь недавно. Всего полгода, как сделан ремонт. Но мы редко ее встречаем, она всегда на гастролях. Ее муж – стоматолог, живет в Америке. Здесь бывает нечасто. Он, в отличие от жены, всегда ходит с охраной.

– Зачем стоматологу охранники? Что с него взять?

– Это, как говорят молодые, – понты. В Америке он никто, а здесь – муж Талановой.

– Что же, теперь каждый раз, когда заходишь в подъезд, нужно бояться?

– Скажите Рябинину. Он разберется. В гости не зайдете?

– А я как раз к вам иду.

Несмотря на возражения Катерины, Инна Михайловна сразу поковыляла на кухню, заверив, что нога уже не болит. И как только старуха с чаем вернулась в гостиную, Катерина попросила ее рассказать о тех, кто жил в комнате с печкой-голландкой.

Как-то летом мои родители поехали на юг, в город Анапу. Это был их первый совместный отдых, поэтому меня оставили в Москве на попечение бывшей санитарки Белоцерковского Александры Филипповны. Считалось, что я была под ее присмотром. На самом деле за мной приглядывали все жильцы нашей квартиры: кто-то кормил завтраком, кто-то приглашал на обед.

К тому времени я была достаточно взрослой. Мне было двенадцать, но я продолжала играть в куклы. И то, что родители оставили меня с Александрой Филипповной, давало мне огромные преимущества.

Я уже говорила, что Александра Филипповна была абажурщицей. Она шила разные абажуры. Огромные колпаки с бахромой, в которых размещались пять или шесть лампочек люстры. Маленькие, с кружевом – для ночников. Средние – для торшеров. У этих по краю, как у юбки, шла косая оборка.