Марина Серова - Я стою миллионы

Сев в желтый с черными шашечками кэб и назвав адрес отеля, небрежно бросила:

— Хау мач?

И неожиданно услышала на чистейшем русском:

— Тридцать долларов.

Как же я сразу не заметила табличку с именем водителя — Сергей Трофимов…

Что ни говорите, но в городе, где нет ни одной знакомой души, встретить земляка — удача!

Сергей тоже не прочь был поговорить. Через несколько минут я узнала, что он из Москвы, уже пятый год крутит здесь баранку. Работа адова, но он привык. Нет, квартиру пока не купил — арендует…

Ему еще повезло. Многие живут случайными заработками: покрасить забор или собрать палую листву в сквере — за пять-шесть долларов в час… Русским трудно пробиться. Женщинам легче, особенно хорошеньким. Если повезет, можно стать моделью «Плейбоя». Или выиграть конкурс «Мисс колготки» или «Мисс хот-дог».

В потоке автомобилей выделялись двухэтажные автобусы, на чьих поблескивающих новенькой краской боках красовались изображения огромных яблок. Как объяснил мне Сергей, Нью-Йорк изобиловал подобными рекламами, а в одном блюзе даже пелось, что этот город на Гудзоне не что иное, как одно большое яблоко, которое все стремятся надкусить.

Мы добрались до Манхэттена, который весь покрыт прямоугольной сеткой пересекающихся улиц и проспектов. Самый гигантский из них — Бродвей, протянулся почти на тридцать километров. Собственно, как объяснил мне Сергей, очевидно, из типично русского доброхотства взявшийся за роль гида, есть два Бродвея — обычный, который берет начало у причалов Гудзона и теряется где-то на северных окраинах. И есть другой — всемирно известный — в сиянии и блеске огней — бессонный кусок Бродвея в районе Сороковых улиц, между Шестой и Восьмой авеню. Именно этот, ночной Бродвей — символ Америки, ее Великий Белый Путь, ее музыкальный и театральный Олимп.

Сергей затормозил у отеля «Милфорд плаза», находившегося на пересечении Восьмой авеню и Сорок седьмой-стрит. Расплатившись и поблагодарив его, я вошла в холл гостиницы. Мне достался номер на семнадцатом этаже. Американцы — очень суеверный народ, вы не найдете этажа, дома, улицы, корабля и даже кресла в театре под номером тринадцать. «Милфорд плаза» не был исключением — тринадцатый этаж здесь тоже отсутствовал.

Мой номер не отличался внушительными габаритами, его нехитрую, но продуманную обстановку составляла широкая кровать перед зеркальной стеной, телевизор, пара мягких кресел, напоминавших воздушные подушки, и маленький журнальный столик. Конечно, за сто семьдесят долларов в сутки можно было ожидать чего-нибудь получше. В прошлом году в Париже мы с Эриком за сто долларов снимали более комфортабельный номер.

Ну да ладно, низкие потолки, высокие цены — зато «Милфорд плаза» находится в самом центре Манхэттена.

Бросив сумку на кресло, я прошла в ванную. Полотенце, халат, полный набор банной парфюмерии. Неплохо!

Я вернулась в комнату и по телефону заказала завтрак. Распахнув стенной шкаф, обнаружила ряд плечиков и полок. Время до завтрака решила скоротать, развешивая свой гардероб.

Проглотив омлет с ветчиной и пару бутербродов с джемом, я набрала номер адвоката Эрика.

— Добрый день, — сказала я по-английски, — могу я переговорить с мистером Кеннетом?

Любезная секретарша попросила меня подождать, и вскоре я услышала в трубке бодрый мужской голос:

— Барли Кеннет слушает.

— Я Татьяна Иванова, Горбински не звонил вам насчет меня?

— Да-да, — торопливо подтвердил Кеннет. — Какое несчастье! — сочувственно воскликнул он, имея в виду смерть Эрика.

— Да, конечно, — невесело согласилась я и, не теряя времени, прямо спросила: — Когда мы могли бы с вами увидеться?

— Можно прямо сейчас, — последовал ответ, — где вы находитесь?

— «Милфорд плаза», — коротко ответила я.

— Это рядом со мной, вы знаете мой адрес?

— Да, знаю.

— Тогда я жду вас через полчаса, о\'кей?

— Спасибо, я буду.

Нью-Йорк

20 мая

11 час 15 мин

— Здравствуйте. — Барли Кеннет тепло пожал мне руку и указал на большое кожаное кресло. — Что будете пить? Сок, виски, колу?

— Апельсиновый сок, если можно.

Барли подошел к стойке, чья мраморная поверхность была загромождена бутылками и графинами самой разнообразной формы и цвета, который сообщали им жидкости, наполнявшие их.

Барли поставил передо мной высокий граненый стакан с соком.

— Вам со льдом?

— Нет, спасибо.

Кеннет опять занял свое место за столом, чьи волнообразные контуры приятно ласкали взор, утомленный геометрической прямолинейностью офисной мебели, распространенной в российских конторах.

На стене над его коротко стриженной головой висел небольшого размера портрет полуодетой молодой женщины, сидящей нога на ногу на разобранной постели. Фоном ей служили два больших пятна, одно — песочного цвета, другое — бутылочно-зеленого. Горячие рыжие блики, то ли льющиеся из окна, то ли сбегающие с ее пышных огненных волос, собранных в пучок на затылке, одевали ее худощавое, мускулистое тело жаркой охрой. Поставив острый локоть на колено и задумчиво подперев подбородок рукой, незнакомка глядела прямо на вас. И вы почти терялись перед вопрошающе-лукавой зеленью ее глаз.

Перехватив мой заинтересованный взгляд, Кеннет с гордостью произнес:

— Подарок Эрика, — и вдруг, словно смутившись, посмотрел в окно.

— Вы знаете автора?

— Один парижский знакомый Эрика — Андре Жофруа.

Барли плеснул себе содовой и спросил:

— Джон мне сказал, что вы расследуете убийство Эрика. Что вы хотите узнать? — Он поднял свои густые темные брови, которые едва не срастались на переносице.

— Я бы хотела ознакомиться с содержанием его завещания, вернее, меня интересует один вопрос: кому теперь, после смерти Эрика, достанется его состояние?

На широкоскулом лице Кеннета заходили желваки.

— Я, конечно, могу показать вам его завещание, но дело в том, что после заключения брачного контракта с Натальей Сердюковой оно утратило свою силу. — Он отпил из стакана и продолжил: — А смысл брачного контракта в том, что после смерти Эрика наследницей становится его жена, но лишь в том случае, если он умрет ненасильственной смертью, вы понимаете меня? Если же Эрик Горбински умрет насильственной смертью, то его жена сможет вступить в права наследства лишь в том случае, если не будет доказано, что она причастна к убийству мужа.

Барли допил содовую и стал нервно перекатывать ледышки в стакане.

— Вы удовлетворены?

— Еще один вопрос, если можно?

— Конечно, конечно. — Кеннет смахнул с рукава костюма несуществующую пылинку и замер в ожидании.

— Если будет доказано, что его жена причастна к его смерти, что тогда? — Я смотрела Барли прямо в глаза.