Екатерина Лесина - Музыкальная шкатулка Анны Монс

— Спокойно, — Игнат держался рядом. — Люди… они порою удивляют.

Удивления Ксюша не испытывала. Ужас. Шок. Страх.

А удивление…

— Элла призналась. Стас действительно рассказал ей о шкатулке. — Игнат приобнял Ксюшу, помогая ей спуститься по лестнице. — И с его обещаниями Анна все угадала. Он предложил Элле выйти за него замуж и уехать… Той ночью они обыскивали контору. Предположили, что ты могла просто-напросто шкатулку перепрятать. И поссорились. Стас вспылил, грубо обозвал подругу, а у нее возьми и случись прояснение в голове. Она вдруг как-то разом поняла, чего ее первая любовь на самом деле стоит. И, по ее собственному признанию, с ней случился приступ ярости. Так что убийство в состоянии аффекта.

— А бумаги они зачем взяли?

— Ну… их Стас еще раньше изъял, зачищая следы.

— Он… убил Перевертня?

— Вряд ли. — Игнат помог ей дойти до лавочки и велел: — Садись! Ваш Стас был мелкой сволочью, из тех, которые горазды скалиться из-под лавки, а вот чтобы взаправду куснуть кого-то… Думаю, с Перевертнем и правда сердечный приступ случился.

Ксюша кивнула.

Приступ, значит…

— А вот шкатулку Элла искала всерьез. И, кстати, к тебе она приходила обстановку разведать, а заодно — и подсунуть подозреваемую.

Все у Игната просто получается, складывается все — лучше некуда…

— И за домом твоим следила. И на Ленку она напала: действительно подумала, что ты на шум выскочишь, только вот не помощь Ленке оказывать, а спасаться. И пожар с той же целью устроила. Говорит, что во время пожара люди самое ценное из дома выносят. Вот она и подумала, что ты со шкатулкой выскочишь. Ксюх, не расстраивайся!

Не получается.

Почему все так вышло?

Все, буквально все, с кем Ксюша дело имела, оказались вовсе не такими, как ей представлялось!

— А Димка…

— Ну, матушка Стаса рассказывала о любовнике его невесты. Так это он самый и есть… запасной вариант. Анна куда умнее, нежели кажется. И не собиралась она сидеть сложа руки. Вот такой пердимонокль…

Ксюша вздохнула.

Пердимонокль, иначе и не скажешь!

Вот и как ей теперь быть? Наверное, никак.

— К тебе претензий нет и не будет, — поспешил успокоить ее Игнат. — Ты — человек случайный…

— А Виолетта…

— Боюсь, тут решать Луизе Арнольдовне, но она вряд ли будет настаивать на виновности внучки. Скажем так, Луиза Арнольдовна предпочтет не выносить сор из избы…

Георг Иоганн Кайзерлинг, прусский посланник, появился в доме вскорости после ареста. Он представился другом Кенигсека и, казалось, искренне радел о судьбе его возлюбленной. Правда, само это слово вызывало у Анны печальную усмешку: чересчур многого требовала от нее любовь, слишком мало давала она взамен. И оттого поначалу Анна была к гостю весьма равнодушна. Однако вынужденное одиночество и сестрино занудство заставили ее обратить взор на этого, пусть и немолодого, но достойного человека. Неспешностью, какой-то надежностью Кайзерлнг напоминал Анне Лефорта. И он, казалось, не замечал урожденной холодности Анны, был неизменно любезен и учтив. Ко всему прочему Георг обладал чудесным даром рассказчика и, повествуя то об одном, то о другом событии из далекой, существовавшей вне ее дома жизни, разыгрывал в лицах презабавные сцены.

Анна смеялась…

…оживала.

И однажды осознала, что любит этого человека. Новое чувство было спокойным, лишенным того восторга, который присутствовал в первой ее влюбленности, закончившейся так быстро. Петр, верно, не поверил бы теперь, что поначалу Анна и правда была им увлечена. Отсутствовала в этой зрелой любви и та лихорадочная, порожденная тайной жадность, которая уродовала чувство Анны к Кенигсеку.

Напротив, теперь все было… иначе.

По-настоящему.

И когда Кайзерлинг, робея и смущаясь, изложил Анне свои намерения, самые серьезные, она ответила согласием.

Царица? Что корона, короны Анна никогда и не желала, а вот тихой жизни вдвоем с любимым мужем — да. Дома, который пусть и не столь велик будет, как подаренный ею Петром, но уютен…

…эта мечта, разделенная на двоих, и подтолкнула Кайзерлинга обратиться к царю с нижайшей просьбой — разрешить ему брак с Анной.

И пусть минуло уже много времени с той поры, как появлялся Петр в каменном доме, но не забыл он причиненной ему обиды. Крепко злой, он вновь появился в Немецкой слободе, и Анна приняла его, ничуть не страшась царского гнева.

— Дура! — крикнул Петр с порога и, подлетев к ней, вцепился в ее пышные плечи, сдавил — больно. — Как есть дура!

— Быть может, — Анна не смела спорить с ним, лишь улыбнулась кротко. — Быть может, я и не сильно умна, что для женщины простительно, но зато знаю, чего хочу.

— И чего же?

— Законного мужа.

Петр нахмурился:

— Я бы тоже на тебе женился! Хотел! И любил тебя…

— А еще — многих других… — Несвойственная ей прежде дерзость заставляла Анну говорить открыто. — А что до обещаний, то… как часто я их слышала, когда ты бывал здесь. Но стоило тебе выйти за дверь, и тотчас забывал ты про свою Анну! Разве не так? Сколько раз прощала я тебе и измены, и небрежение, а ты… ты до сих пор не способен простить мне одну-единственную ошибку…

Она взмахнула ресницами, и прозрачная слезинка поползла по пышной щеке.

— Ты говоришь, что я виновна… но в том, что любовь уходит, виноваты всегда двое. Что сделал ты, чтобы удержать ее?

И Петр отступил. Он был и зол, и растерян. Несчастен, потому что вдруг осознал, что, как бы ни откладывал дело суд, насколько долго бы ни затягивалось следствие, которому он сам и разрешил состояться, прошлого не вернешь. Анна же, словно забыв про раздор, сказала так:

— Отпусти меня. И себя — тоже.

— Ты выйдешь замуж за этого хромого старика?

Ревность все еще мешала ему смириться.

— Он даст мне спокойную жизнь…

— Дура, — почти нежно повторил Петр. — Чтобы любить царя, надо иметь царя в голове!

Он отступился. И позволил ей уйти, а затем — вернуться.

— Вот, — Анна протянула Петру его портрет, тот самый, в алмазах, который столь любим был ее маменькой — за непомерную его стоимость. — Забери.

— А больше ты мне ничего отдать не хочешь?

Он тоже помнил о шкатулке, но Анна, лукаво усмехнувшись, ответила:

— Она — моя… как и память.

На душе у нее было легко, как никогда прежде… будто Анна вновь стала юной. И мечты ее — живы. И будущее выглядит безоблачным. И нет ничего, о чем бы следовало жалеть.

— Я не могу с тобой остаться, — сказала она. — Но и забыть — не забуду. Поверь, так будет правильно…

Не поверил, вернее, не сразу.