Екатерина Лесина - Музыкальная шкатулка Анны Монс

Злился. Негодовал.

Выплескивал гнев, словно гной, на тех, кому случалось оказаться рядом. Унимал злость вином, но оно лишь распаляло царя. И, когда случилось ему встретить Кайзерлинга, который, уверившись в том, что царь потерял к Анне Монс всяческий интерес, вновь дерзнул обратиться с просьбой о женитьбе, Петр вспылил.

Вид этого разряженного пруссака, степенного, но уродливого, вызвал у него такую сильную ярость, что позже Петр не мог вспомнить, когда еще он испытывал нечто подобное. Но вспышка эта вдруг и освободила его. Словно с каждым ударом, который доставался Кайзерлингу, уходила глубокая нутряная боль. И, спустив старикашку с лестницы, Петр рассмеялся, впервые за долгое время — искренне.

Да и старый друг, Меньшиков, тыча пальцам в незваного гостя, приговаривал:

— Вот урод… вот урод… сама себя наказала!

Это он про Анну?

А ведь его правда… наказала. Хочет жениться? Пускай себе… с чего бы царю о бабе горевать? Их вон сколько вокруг, глядишь, и сыщется поумнее Анны, та, что не побрезгует ни царем, ни троном российским. И быть тогда ей во всей славе…

Собственные щедрость и милосердие окончательно примирили Петра с жизнью. И он даже пожалел никчемного человечишку, Кайзерлинга…

…Впрочем, жалость эта длилась недолго, до скандала — кто же знал, что хватит у старикашки духу жаловаться, письма пасквильные писать…

«Ваше королевское величество соблаговолит припомнить то, что почти всюду рассказывали в искаженном виде обо мне и некоей девице Монс, из Москвы — говорят, что она любовница царя. Когда же я обратился к царю с моею просьбой, царь, лукавым образом предупрежденный князем Меньшиковым, отвечал, что он воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней, но, так как она мною прельщена и развращена, то он ни о ней, ни о ее родственниках ничего ни слышать, ни знать не хочет.

Я возражал с подобающим смирением, что его царское величество напрасно негодует на девицу Монс и на меня, что если она виновата, то лишь в том, что, по совету самого же князя Меньшикова, обратилась к его посредничеству — исходатайствовать у его царского величества всемилостивейшее разрешение на бракосочетание со мной; но ни она, ни я, мы никогда не осмелились бы предпринять что-либо — противное желанию его царского величества, что я готов подтвердить моей честью и жизнью. Князь Меньшиков вдруг неожиданно выразил свое мнение, что девица Монс действительно подлая, публичная женщина, с которой он сам развратничал столько же, сколько и я.

Тут я, вероятно, выхватил бы шпагу, но у меня ее отняли — незаметно, в толпе, — а также удалили мою прислугу; это меня взбесило и послужило поводом к сильнейшей перебранке с князем Меньшиковым… Затем вошел его царское величество; за ним посылал князь Меньшиков. Оба они, несмотря на то что Шафиров бросился к ним и именем Бога умолял не оскорблять меня, напали с самыми жесткими словами и вытолкнули меня не только из комнаты, но даже вниз по лестнице, через всю площадь» [3] Из письма прусского посланника Георга-Иоанна фон Кайзерлинка к своему государю. .

Нехорошо вышло.

И Петр поспешил уладить дело, как умел. Алексашка назначил виновных из гвардейцев, которых судили тут же и казнили, что же до саксонца, то дадено было ему разрешение на женитьбу.

Черт с ним…

С ними со всеми!

Свадьба все же состоялась.

И Анна, идя к венцу с человеком, которого почитала весьма достойным, чувствовала себя счастливой. Она вновь была свободна.

А тени… тени достались другим.

Пусть ходят в их снах, клянчат милости, шепчут на разные голоса:

— Дай, дай, дай…

Анне нечего им предложить. У нее только и осталось: память да шкатулка, которую она прячет от мужа. Впрочем… что ему до ее прошлого? Есть ведь будущее. Главное, наперед не заглядывать.

Получилось все именно так, как Игнат и предсказывал.

Виолетта в срочном порядке отбыла в Швейцарию, в элитный и очень закрытый пансион для девиц, чьи родители придерживались традиционных взглядов на воспитание детей.

Анна готовилась предстать перед судом.

И Дмитрий тоже.

И Элла, которая и не думала даже запираться.

Виктория Павловна оказалась в больнице, сначала с пулевым ранением, затем — с гипертоническим кризом. Она никак не могла примириться с тем, что дорогая ее девочка попадет за решетку. Убийство?

Наверняка — несчастный случай.

И остальное все — клевета, ничего, кроме клеветы.

Нет, Ксюша не спрашивала Игната о том, что происходит, но он, решив, видимо, что ей, как непосредственной участнице событий, просто-напросто необходимо быть в курсе развития дела, являлся к ней с ежедневными докладами.

Хотя, быть может, эти доклады были всего-навсего предлогом, который позволял Игнату появляться в Ксюшиной квартире.

Там шел ремонт.

Шел с трудом, поскольку Ксюша оказалась совершенно неприспособлена к трудностям общения со строителями. Почему-то не ладилось у них — категорически все… И Хайд, став свидетелем очередной ее схватки с рабочими, в которой Ксюша проиграла — а проигрывала она всегда, — тихо вздыхал.

— Да уж, — сказал как-то Игнат, осмотрев поле битвы. — И как ты раньше с хозяйством-то управлялась?

Хозяйства больше не было. Фирму закрыли, и Ксюша подумывала о том, чтобы найти работу, но почему-то медлила.

— В общем, так: ты перебираешься ко мне. А я тут порядок наведу.

Это было неудобно, но Ксюша подумала о том, что без помощи она точно не справится… ну, не понимает она ничего в выравнивании стен, шпаклевке, заливке пола и прочих, безусловно, важных строительных делах.

— В качестве бонуса я тебе расскажу, что было в шкатулке.

— А что было? — Вот что он за человек невозможный! Он точно знал, что любопытство Ксюшино сильнее голоса рассудка и уж тем более — совести.

— Увидишь.

В его квартире все осталось по-прежнему. И Ксюшу встретило лысое дрожащее создание на тонких лапках. В выпученных глазах его виделась такая тоска, что Ксюше стало стыдно за свой побег.

— Ленка забрать ее не захотела… ну, мы как-то уживаемся, — сказал Игнат и поскреб щеку. — Оно ничего вроде, только дрожит вечно.

Существо с явным облегчением устроилось между лапами Хайда, чья густая шерсть была лучшей шубой.

— Так что со шкатулкой? — Вопрос этот Ксюша задала уже вечером, после ужина, рассудив, что если уж она оккупировала чужую квартиру, то надо как-то поучаствовать в хозяйстве. — Ты обещал.

— Обещанного три года ждут.

Обидеться она не успела.

— Шкатулка…

Игнат открыл кухонный шкафчик и достал шкатулку.

— Я ее отдал на экспертизу, мне сказали, что она старинная, начала восемнадцатого века, в хорошем состоянии.