Марина Крамер - Жить на свете стоит

Гавриленко недовольно поморщился:

– Выбирай выражения, а? Какие пасквили?

– А ты не читал? Аккурат вчера новая статейка вышла.

Максим пожал плечами, давая понять, как мало значения придает статьям в «Столичном хроникере». При этом он не кривил душой – его репутацию не раз пытались подорвать куда более грязными намеками и обвинениями, так что еще несколько инсинуаций погоды уже не делали. Однако у Никитича было свое мнение. Он по-стариковски пожевал губами, поморщился и недовольным тоном проговорил:

– Ты ей тут лишнего, я надеюсь, не насопливил?

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне! – загремел Гавриленко, разворачиваясь к Никитичу.

Тот насмешливо крутил в руке очки:

– Но-но, не забывайся! Я не твой наемный менеджер. И я смею говорить с тобой так, как ты того заслуживаешь. Я тебя создал, не забывай. И я не позволю, чтобы какая-то рыжая корова своими копытами топтала мой газон, ясно тебе? Хочешь в койке с ней кувыркаться – на здоровье, даже помогу, чем смогу, но в дела ее не посвящай, понял?

Гавриленко тяжело задышал, нервным жестом схватил со стола бутылку минеральной воды и залпом выпил почти половину.

– Она не интересуется моими делами!

– Ну конечно! Она твоими прекрасными глазами и двухметровым ростом увлеклась, – фыркнул Никитич, возвращаясь к бумагам. – Только ты внимательно статейки ее почитай, милок, и подумай на досуге, а не сболтнул ли ты чего лишнего в припадке влюбленности.

– Я тебя очень прошу – прекрати этот разговор, – тихо сказал Максим, усаживаясь в свое кресло. – Ты ведь ее совсем не знаешь?!

Никитич водрузил очки на нос и широко улыбнулся:

– Ошибаешься, сынок! Я много чего о ней знаю. И где родилась, и как училась, и где работала, и кто мама с папой, и какой кофе любит. Хочешь, скажу, какое белье предпочитает?

Максим поморщился:

– Вечно ты все опошлишь…

– А что в нижнем белье пошлого? По-моему, оно многое может рассказать о своей хозяйке. Но ладно, пощажу твою тонкую натуру.

– Мне эта информация ни к чему.

– Тебе, может, и ни к чему, а мне пригодится.

– Что тебе с этих знаний? Давай договора, хочу быстрее закончить. – Максим пресек наконец так раздражавший его разговор и демонстративно углубился в чтение бумаг, услужливо придвинутых ему Никитичем.

Как и всегда, если дело касалось финансовых вопросов, Гавриленко погружался в мелочи настолько, что, оторвавшись, потом не сразу понимал, где находится и что делает. Он педантично проверял каждую цифру, каждую строку договора вплоть до банковских реквизитов собственной фирмы, которые знал наизусть. Он был придирчив к формулировкам, к нюансам, ко всему, что могло стать препятствием для заключения сделки или нанести какой-то вред благополучию его фирмы. Никитич же, наблюдая за воспитанником, размышлял о том, правду ли сказал Максим о своих разговорах с Никой Стаховой. Судя по выражению лица, которое было у воспитанника, когда Никитич вошел сегодня в кабинет, отношение Максима к этой журналистке отличалось от просто делового, и как раз это могло навлечь неприятности. Как бы его совершенно очевидная влюбленность в эту деваху не стала причиной еще больших проблем, чем уже есть… У Никитича, правда, был припасен один козырь, которым он и решил воспользоваться, когда Гавриленко, откинув от себя очередной лист договора, потянулся к сигаретам.

– А вот еще мне кажется, Максим, что этот Артем… – Никитич, сдвинув на кончик носа очки, глянул в лежавшие перед ним на столе бумаги, – да, Артем Масленников… как бы это выразиться…

– Ты не юли, – вдруг напрягся Гавриленко, почувствовав, что верный страж чего-то не договаривает, хотя явно приготовил интересную и ценную информацию. Он отлично знал имя главного редактора «Столичного хроникера»…

Никитич снял очки, сунул дужку в рот и задумчиво смотрел на Максима, словно прикидывая, стоит ли говорить. Он знал этого человека буквально с пеленок, характер Гавриленко формировался под его чутким присмотром. Но всякий раз, когда предстоял серьезный разговор, Никитич не мог заранее предугадать, какой будет реакция. Гавриленко легко выходил из себя, бушевал, стучал кулаком по столу, мог метнуть в стену то, что попадало под руку: телефон, пепельницу, стакан с карандашами. Однако, успокоившись и взвесив все, Максим так же легко признавал свою неправоту и приносил извинения. Никитич давно не удивлялся этим вспышкам – еще в детстве Максим упал с дерева и получил довольно серьезную травму головы, и подобные проявления характера сопровождали его практически постоянно. В школе из-за этого возникали проблемы с одноклассниками, но со временем и они научились не обращать внимания. Максим при всех его недостатках оставался душой компании, его уважали за обширный кругозор и высокий интеллект, а также за то, что Гавриленко никогда и никому не отказывал в помощи. В любой, будь то банальное «дай списать» или проблемы со старшеклассниками, вымогавшими деньги. Физически развитый и занимавшийся вольной борьбой Максим мог легко разобраться с кем угодно, если слова и уговоры не действовали.

– Ну? – Гавриленко почувствовал, что начинает выходить из себя, подогреваемый молчанием Никитича.

– Да что – ну? Масленников этот – любовник твоей распрекрасной Вероники, – вздохнул заместитель. – Понимаешь теперь, почему летят в мусор твои букеты и прочая мишура? – Он кивнул на небрежно брошенный в угол кабинета букет белых лилий, возвращенный Никой. – Они вместе уже несколько лет, и, насколько я понял, Масленников готовится сделать Стаховой предложение.

– С чего ты это взял?

– Колечко он купил. Простенькое такое – белое золото, бриллиантик в ноль-двадцать пять карата…

– Что, на больший духу не хватило? – криво усмехнулся Максим, чувствуя себя не особенно уютно. Ему и в голову не приходило, что у Ники может быть поклонник и уж тем более что этот поклонник – ее шеф Масленников…

– Может, и не хватило, – согласно кивнул Никитич, – не все же у нас строительные воротилы. Кто-то таких денег в глаза не видел.

– Ладно, давай дальше.

– А что – дальше? У тебя вон лицо серое сделалось, Максимка. Влюбился?

Гавриленко дернулся и встал из-за стола, отошел к окну и машинально взял с подоконника два белых шара из оникса, которые всегда крутил в пальцах, если сильно волновался. Никитичу пришла в голову другая мысль… Если один из этих шаров полетит в стену, то хорошего точно не жди. Он встал, осторожно приблизился к воспитаннику и тронул за рукав пиджака:

– Максим… ну, все ведь предельно просто. Разреши мне, и я все сделаю. Ты будешь ни при чем, а Вероника твоя скоро и думать забудет об этом Артеме.

Гавриленко угрюмо молчал, перебирая шары в руке. То, что предлагал Никитич, конечно, выглядело заманчиво, но слишком уж отдавало подлостью. Конечно, он очень хотел устранить возможного соперника, но делать это способами, доступными Никитичу, не считал достойным. Вдруг Ника когда-то узнает – и что делать? «Прости, дорогая, я не мог выносить твоего любовника?» Да и не мог он совсем уж определенно сказать, что влюблен в Нику. Да, есть симпатия, есть тяга, есть влечение… Но любовь ли это?