Екатерина Лесина - Бабочка маркизы Помпадур

– Алька, проснись… проснись… – ее держали не бумажные крылья, а Леха. Крепко, нежно и так, что Алина как-то сразу успокоилась.

Какие бабочки, когда Леха здесь?

– Кошмар приснился, – она прижалась к Лехиной груди, понимая, что вся промокла. – Пройдет.

– Какой?

– С бабочками…

– Аль, давай уедем? – Леха гладил ее по голове, как ребенка, и Алине нравилось быть ребенком. Обида же, оставшаяся с вечера, ушла.

– Куда?

– А куда ты хочешь? Хочешь в Индию? Там чай и слоны. И еще женщины кружки на лбах малюют. Я тебе такой поставлю. И серьгу в нос.

– Не хочу серьгу в нос. Леша, просто расскажи, что происходит. Я ведь имею право знать. Этот человек не случайно появился. Ты не думай, я не такая дура, как думает твой друг. И понимаю, что ты на мне женился из-за сходства с Карой.

Он зарычал и руки разжал, отпуская. Стало холодно и неуютно.

– Не потому, чтобы ей насолить, а… не знаю. Но это связано с бабочками. И с теми звонками. И мне просто страшно. Я как будто слепая. Леша, если ты мне не расскажешь, я уеду. Мне не нужны деньги, я… хочу тебе верить.

– Если я тебе расскажу, ты меня возненавидишь. Я сам себя уже…

Кошка, взобравшись на комод, следила за людьми. Вернее, присматривала по старой кошачьей привычке.

– Короче, Кару грохнули. Стопудово. Фиг его знает, как и где, но точняк.

– Ты опять говоришь, как…

– Аль, я говорю так, как оно говорится. Мне прислали эту… фиговину… бабочку. Ну ту, которая у тебя. Я ее нарочно отдал. И вообще все… короче, я как впер, что этой твари не стало, то сразу мозги переклинило. Я вроде свободный. И тошно от этого. А она жаловалась, что за ней ходят. Типа преследуют. Я не верил. Думал, придурь новая. У нее ж куча придурей.

Чужое украшение подарком на свадьбу, хотя, если учесть, что и свадьба, по сути, чужая, то и обижаться смысла нет.

– А потом она раз и все… с хахалем, – Леха сидел спиной, сгорбившись, и выглядел несчастным. – То есть поначалу я так решил, что она с хахалем. Но бабочку прислали, и меня переклинило прямо. Не бросила бы меня Кара. Не меня… деньги. Деньги она любила. Я рыть начал… ну просто, чтоб добраться. Кента нашел одного. Типа спеца крутого. Тот и объяснил, что у людей шиза случается.

Леха вздохнул так жалобно, что Алина не выдержала. Ну вот не получалось у нее долго обижаться на Леху. Она обняла и прижалась щекой к спине.

– Не злишься? – осторожно поинтересовался Леха.

– Рассказывай.

– Короче, тип этот сказал, что если кто-то за Карой ходил… короче, если крыша поехала, то он мог быть влюбленным. Ей нравилось, что вокруг все в нее влюбленные. Только все нормально, а этот с конкретным вывихом. В общем, задолбало его бегать. И пришил, к лешему. А док сказал, что если так, то у него, типа, кризис будет. И от меня он не отвяжется. Я у него это… ассоциироваться буду. Вот.

– Ты решил его поймать.

Какие плечи напряженные. И шея тоже. И надо бы высказать все, что Алина думает: нехорошо использовать людей без их ведома, особенно в таких ситуациях.

– Ага, я знаю, что я дурной, Алька. Я ж после Кары… каша в голове. Сам виноват, тут не буду врать. Не уходи, ладно?

Куда ей идти? В пустую квартиру, как собиралась? И сидеть, дрожать от страха, ожидая, что вот-вот в дверь постучит убийца? Или не постучит, но просто тихонько откроет, принесет ей букет из бумажных бабочек, а потом увезет с собой.

– Я решил, что если ты на нее такая похожая, то он точно мимо не пройдет. Я ж рядом буду. И его… короче, не уходи.

– Не уйду.

– Боишься?

– Конечно.

Она ведь обыкновенная женщина, не из тех, которые, вооружившись чугунной сковородкой, идут останавливать коня или хотя бы психопата. Она вообще предпочитает не думать о том, что в жизни встречаются всякие недобрые люди.

– Я тебя спрячу, – повернувшись, Леха сгреб Алину в охапку. – Ото всех…

Верилось слабо. Мечталось о сковородке, если не под подушкой, то хотя бы на тумбочке у кровати.

– Это кто-то из тех, кто был на свадьбе? – Алина перебирала в памяти немногочисленных гостей.

– Не Славка точно. И он говорит, что не Пашка. Значится, кто-то из троих. Мишка, Максик или Егорка.

– А… та женщина?

Вспоминать о ней было неприятно, уж больно очевидна была связь Александры с Лехой.

Леха снова вздохнул и признался:

– Ее убили.

– Когда?

– Тогда и убили. Она нажралась и стала кричать, что заложит… короче, думали, по пьяни, а утром кирдык. Ну, труп то есть. Твоя подружка в этом дерьме роется.

Вот и причина Дашкиного внезапного молчания и отсутствующего любопытства, а также того факта, что, прежде весьма общительная, она вдруг стала общения избегать.

– А она знает про…

Не знает. Иначе предупредила бы. Конечно, предупредила бы. Дашка – свой человек. Это Лехе простительны глупые игры, а вот если бы оказалось, что и Дашка Алину использует… нет, такое предательство пережить было бы сложно.

– Славка сказал, что если ей все выложить, то она нас пристрелит.

– Дашка может.

И стало легче, как будто разомкнулось что-то внутри.

Трое, значит.

Максик, отчаянно всхлипывающий, весь какой-то дрожащий, как фруктовое желе.

Егор, строгий и солидный. Он с Дашкой танцевал и, кажется, ей понравился.

О Мишке смазанные впечатления, как будто бы и есть человек, но ничего конкретного о нем сказать не выходит. Так, размытый силуэт.

– Аль, я понимаю, что плохо сделал. Что нельзя так и вообще… но поначалу мне было реально плевать. Я думал, что заплачу тебе за проблемы, и все.

– А теперь?

– Теперь не плевать.

И от этого признания сжимается сердце. Если уж быть дурой, то последовательной: Алина ему поверила.

Чистильщика он отыскал в лесу. Знакомая поляна. Знакомая машина. И будто не было тех спокойных лет, когда Ланселот притворялся, будто он такой, как все.

– Добрый день, – сказал он, разглядывая человека, которого, признаться, считал уже мертвым. Он и вправду выглядел так, будто успел умереть, но воскрес, не желая оставлять город в грязи.

– Зачем ты вернулся?

– А зачем ты меня бросил? – Ланселот понял, что больше не боится его, человека с изможденным лицом, столь слабого, что вряд ли он способен на убийство. Руки дрожат, а глаза слезятся. И собственная ущербность злит Чистильщика.

– Я тебя не бросал. Садись.

Сели на старое одеяло, которое Чистильщик всегда возил в багажнике. Одеяло пропахло тосолом, соляркой и вонью горелого металла. Его покрывали пятна всех форм, цветов и размеров.

Но это была не та грязь, которой следовало бояться.

– Я дал тебе шанс уйти, – сказал Чистильщик, уставившись пустыми глазами. А ресниц у него не было. И бровей тоже.

– Ты болен.

– Рак.

– Ты лечился?

– Да. Четыре операции, но… как видишь.

– Тебе больно?

– Да. Постоянно. Но я привык. Терплю.