Екатерина Лесина - Бабочка маркизы Помпадур

– Я тебе тапочки дам!

От тапочек Славка отмахивается.

Комнат три. Первая – зал в стиле советской роскоши. Стенка с хрусталем. Массивная чешская люстра. Диван, заботливо укрытый стеганым покрывалом.

Спальня. Бархатные шторы. Снова шкаф. Комод. Двуспальная кровать. Судя по количеству пыли, в эту комнату не заглядывали.

В третьей обитает Максик…

– Ты чего? – он таскается следом, норовя заглянуть Славке за плечо. – Чего ищешь?

– Труп.

В ванной, где единственным новым предметом была стиральная машина, трупа не нашлось, равно как в туалете, на кухне и на лоджии.

– Макс, – взяв за шиворот пьяного идиота, Славка легонько его тряхнул. – Ну-ка рассказывай, кого ты убил. И куда тело дел?

– Любовь, – Максик смотрел прямо в глаза. От кого другого Славка принял бы заявление этаким издевательством, но Максик говорил серьезно. – Я убил нашу любовь. Насмерть.

И Славка понял, что в принципе он тоже на убийство способен. В состоянии аффекта.

– Не уходи, – Максик вцепился в рукав. – Посиди со мной. Иначе я… я с балкона спрыгну!

– Этаж третий. Насмерть не убьешься.

Максик заскулил. Вот что с ним делать? Оставить? Так мало ли чего утворит, как потом тетке его в глаза смотреть? А еще обидится не приведи Боже…

– Рассказывай.

– Я тебе тапочки принесу, – Максик вышел и вернулся с парой замызганных домашних тапочек. – Вот… разувайся, а то потом убирать.

Славка разулся. Если уж влип, то влип по полной. Сейчас Максик начнет излагать трагическую историю своей жизни, и это часа на два, если не дольше… может, ему еще налить? Чтобы отрубился? Два часа нытья Славкины нервы не выдержат.

– Ты… ты думаешь, что я только и умею плакаться? Я вот ною и ною…

Именно так Славка и думал, но раз уж взялся играть роль носового платка, то соврал:

– Нет. Тебе просто силы воли не хватает.

– И мама так говорила… у всех хватает, а у меня – нет. И Наташка… она – дрянь! Сволочь! Я для нее все делал… я ее подобрал… приехала сюда из какой-то дыры. Жила в общаге. Газетами торговала. Такая жалкая… несчастная. Я ей цветы приносил. Гвоздики. Красные.

В Максиковом восприятии этот факт имел особо важное значение.

– И сюда привел… жить. Задаром.

Прежде Максика было по-настоящему жаль. А теперь вдруг жалость стала какой-то… отравленной. Задаром, значит. Или за секс, еду, уборку и хорошее отношение? Сделка в лучших традициях бухгалтерского учета.

– И мы хорошо жили. Я ее любил…

– А она тебя?

– Говорила, что тоже. Что я хороший. А на самом деле только пользовалась. Подружек таскала. Я ей сказал, что не надо сюда никого водить.

– Почему?

– Зачем мне чужие люди? – удивился Максик. – Ходят… и потом ныть стала, что тут все старое. Ремонт… и деньги. Только деньги! Куда ей столько.

– Ты же неплохо зарабатываешь, – Славка знал это совершенно точно, сам ведомости на зарплату подписывал. И про премии, которые время от времени наличкой перепадали – Леха честно делился заработком.

– Это – на черный день, – Максик поджал губы. – Если все время тратиться, то ничего не останется. А Наташке только шмотки и нужны. Клубы там. Вечеринки… дома бы сидела. Чем дома плохо?

Наверное, ничем. Но Славка, который если и встречался с Максиковой пассией, то мельком, вдруг ощутил к ней странное сочувствие. Возможно, не такой уж стервой она и была.

– Я ей сказал, что если хочет, то пусть сама зарабатывает.

– А она?

Неловкое пожатие плечами и почесывание округлого животика, явно обрисовавшегося под майкой.

– Она в клуб устроилась. Официанткой. Задом крутить перед всякими… и ей платили! Небось не только за подносы платили… стерва!

Вот что ему ответить? Не поймет же. Решит, будто Славка издевается.

– Я ее умолял оставить дурное… а она только смеялась. А потом бросила.

Сбежала, значит, от благодетеля, который дал крышу над головой в обмен на вечное обожание. Что ж, умница девка, вовремя сообразила, что в этой жизни чужие благодеяния дорого обходятся.

– А сегодня вот чего пришло…

Максик вышел из комнаты и вернулся с конвертом, в которых обычно студии фото выдают.

– Я готов был ее простить! – Максик кинул конверт на стол, застеленный клеенкой. – Но теперь между нами все кончено!

В конверт Славка заглянул скорее из вежливости, чем из желания оказаться в курсе очередной ненужной ему тайны. Против ожидания фотографии были даже приличны. Ни тебе крамольных поцелуев с роковыми брюнетами, ни объятий томных, ни прочего логичного в контексте беседы непотребства.

Обычные снимки.

Ресторан, кажется. Не из дорогих, но приличный. Обстановка смутно знакома. Тяжеловатая мебель. Красные скатерти и белые вазы с искусственными цветами. Край окна и кувшины, выстроившиеся по ранжиру. Но важен не ресторан – люди, в нем находящиеся.

Кара склонилась над столом, волосы закрыли лицо, но Славка ее узнал. Он узнал бы ее в любом ракурсе. А вот и Наташка – светленькая, тоненькая и прозрачная, ангелок рядом с демоном.

Третий – мужчина, сидит в тени… расплывчатая тень, по которой сложно что-то определить. На следующей фотографии тот же мужчина запечатлен со спины. И Славка узнает эту спину.

– Лучше б она мне изменила! – воскликнул Максик, достав из холодильника бутылку виски. Наливал в кружку и, налив, покосился на Славку: – Будешь?

– Я за рулем.

Отказ был воспринят с облегчением. И все-таки, что общего у этих троих?

– Я знаю, что во всем виновата Кара! Она ее научила! Она змея… дохлая змея.

– С чего ты взял?

– Что? – искаженное гневом, лицо Максика было уродливо. И теперь, пожалуй, Славка сомневался в том, что хорошо знает этого человека. Такой, уродливый, злобный, способен и убить. Из ревности. Из растраченных надежд. Из обиды на то, что его игрушка отказалась оставаться игрушкой и перешла в стан врага.

– Что Кара мертва?

– Я такого не говорил…

Говорил, но понял, что сболтнул слишком много. И язык прикусил. Допрашивать бессмысленно – продолжит дураком притворяться.

– Дай-ка Наташкин номерок.

– Зачем?

– За шкафом. – Славка больше не намеревался оставаться здесь. – Поговорить хочу.

– Любовь умерла!

Она и прежде не отличалась живостью. Но вот побеседовать о той встрече смысл имело. Возможно, Наташка, сидевшая лицом к фотографу, его запомнила.

Убивать – легко. Он боялся, что не сумеет, что в самый последний миг его совесть проснется, рука дрогнет или случится что-то еще, непредвиденное и непреодолимое. Однако оказалось, что убивать легко.

Первую он снял там, где указала Кара.

Короткий разговор. И девица сама садится в машину. Ехать недалеко, и она болтает без умолку, при этом не переставая жевать. Девица надует шары из жевательной резинки и лопает их языком. У нее крашеные волосы и накрашенные глаза, которые из-за туши, подводки, теней кажутся лишь черными провалами на лице. И он думает лишь о том, что надо бы убрать эту косметику.