Лайза Баллантайн - Виновный

— Ты знаешь, что такое Аспергер?

Себастьян, насупившись, молчал, и Ирен вскочила на ноги:

— Милорд, с вашего позволения, экспертный свидетель заявил, что Себастьян не страдает синдромом Аспергера и что предыдущий диагноз был ошибочным.

Бэрон пожал плечами и выгнул рот подковой:

— Мистер Джонс, пожалуйста, переформулируйте вопрос.

— Себастьян, я хочу спросить, это правда, что у тебя нет друзей?

— У меня есть друзья.

— Понятно. Но твои учителя так не думают. С кем ты дружишь? С Беном Стоксом?

— У меня есть друзья.

— Понятно. У нас есть информация из твоей школы. В этих записях говорится, что ты задира и что никто не хочет с тобой дружить, потому что ты плохо относишься к другим детям.

— Это неправда.

Слово «неправда» было заряжено приглушенным, но от этого не менее явным гневом.

Дэниел принялся шептать про себя: «Все в порядке, успокойся. У тебя все в порядке, просто успокойся».

Ирен слегка повернулась на стуле и бросила взгляд на Дэниела. Он ободрительно кивнул, уверяя ее, что все будет хорошо, хотя сам больше не был в этом уверен.

— Это правда, что если ты и заводишь друзей, то это всегда очень ненадолго?

— Нет.

— Другие дети не хотят с тобой играть, это так?

— Нет.

Мальчик не кричал, но стали видны его нижние зубы. Они были крошечные, белые, слово у щуки.

— Это правда, что, когда другие дети узнают тебя поближе, они больше не хотят с тобой дружить?

— Нет!

Суд сидел как завороженный. Щеки Себастьяна на экране порозовели от гнева.

— У меня есть заметки надзирателя из изолятора, где ты отбываешь предварительное заключение. В них особенно подчеркивается твоя неспособность ладить с другими детьми и завязывать дружеские отношения…

Ирен встала:

— Милорд, я заявляю протест. Мой клиент — невинный мальчик, отбывающий предварительное заключение в изоляторе, где он фактически является самым младшим по возрасту среди подростков с серьезными проблемами. Думаю, это совершенно очевидно и говорит в пользу моего клиента, что в подобных обстоятельствах ему сложно завязывать дружеские отношения.

Последовала короткая пауза, и Дэниел расслабился, когда Джонс и Бэрон учли возражение Ирен.

— Давай вернемся к убийству Бена… ведь тебя так интересуют убийства. Твои одежда и обувь были испачканы кровью Бена: что ты при этом чувствовал?

— В каком смысле?

Себастьян на секунду потерял самообладание, утонув в омуте нарисованной Джонсом абстракции.

— Когда Бен, по твоим словам, разбил себе нос и его кровь попала на твою одежду и обувь, что ты почувствовал?

— Ничего особенного. Кровь как кровь. Кровь есть у всех.

— Понятно, значит, когда ты пошел домой, испачканный кровью Бена, ты чувствовал себя вполне нормально?

— Ну да. Это же естественно.

Себастьян посмотрел в верхний угол экрана, вспоминая что-то. Его губы снова растянулись в тонкую улыбочку.

— А когда Бену было больно, как ты себя чувствовал?

— Так это же ему было больно, а не мне. Я ничего не чувствовал.

— А как ты думаешь, что чувствовал Бен?

— Ну, он упал, и у него пошла кровь, но так всегда бывает, если ударить нос. Иногда… даже не надо бить сильно… иногда человеку просто дают пощечину — и у него начинает идти кровь. Носы очень чувствительны.

Дэниелу словно дали под дых. Себастьян казался таким далеким. По другую сторону экрана будто начиналось другое измерение, где все их усилия спасти его были тщетны. Он был недосягаем, потерян. Сидящие в суде слышали, как мальчик, которому не хватало способности к сопереживанию, рассуждает на тему случайной жестокости, но Дэниел знал, что Себастьян говорит о том, как Кинг-Конг бьет его мать.

— Себастьян, ты ударил Бена и поэтому у него пошла кровь из носа? — спросил Гордон Джонс почти шепотом.

Дэниел удивился, что Себ его расслышал. Если бы мальчик находился в зале суда, Джонсу пришлось бы говорить громче.

— Нет, — ответил Себастьян.

— Кровь… это естественно, — повторил Джонс. — Кровь есть у каждого… Когда ты испачкался в крови Бена, ты ничего не почувствовал. Себастьян, ты когда-нибудь пачкался в крови другого человека?

— Э-э… в своей собственной… когда у меня были ссадины.

— Понятно, а в чужой?

Себастьян на секунду задумался, зеленые глаза посмотрели в сторону и вверх, что свидетельствовало о напряжении памяти.

— В маминой… Не тогда, когда я родился, потому что, когда человек рождается, всегда много крови и она попадает на младенца, а потом — если у мамы была ранка и она прикасалась ко мне, иногда на мне оставалась ее кровь.

— Понятно. Ты когда-нибудь делал так, чтобы у другого человека пошла кровь?

Ирен встала с протестом:

— Милорд, эти вопросы не относятся к делу.

Бэрон кивнул и громко кашлянул:

— Да, мистер Джонс, прошу вас не отклоняться от темы.

— Хорошо, милорд. Себастьян, ты помнишь, что сказал в полиции… сейчас я зачитаю стенограмму твоего допроса: «Ты знаешь, чья кровь могла быть на твоей рубашке? — Птицы. — Почему, ты что, убил птицу? — Нет, но я на днях видел уже дохлую и поднял ее. Она была еще теплой, и кровь у нее была липкая».

Ирен снова встала.

— Милорд, — начала она, но Бэрон жестом приказал ей замолчать.

— Я хочу выслушать ответ. Но, мистер Джонс, задайте вопрос яснее.

— Да, милорд, — сказала Ирен и села.

— Ты помнишь, как сказал это полицейским, Себастьян?

— Да.

— Почему ты подумал, что кровь на твоей одежде принадлежит не Бену, а птице?

— Я перепутал. Птица была в другой день.

— Понятно, в другой день. Ты причинил этой птице вред?

— Нет, — заявил Себастьян и запнулся.

Его глаза посмотрели вверх и в левую часть экрана, следуя за ходом мысли. Дэниел подумал, что тот выглядит как малолетний святой на судилище. Мальчик втянул нижнюю губу в рот и пососал ее. Потом выпустил со звуком, очень похожим на поцелуй.

— Я ей помог…

— Себастьян, расскажи мне про птицу. Что такого ты с ней сделал, что ее кровь попала на твою одежду?

Себастьян, вспоминая, закатил глаза к потолку. На большом экране они казались огромными.

— Ну… тогда на днях я, нашел в парке птицу. У нее было сломано крыло. Это был, кажется, голубь. Он все кружил по земле, потому что не мог взлететь. Он все равно умер бы, понимаете. Его бы съела лиса или кошка, или он просто умер бы с голоду…

— Понятно, так что же ты сделал?

Джонс стоял, развернувшись к присяжным, но каждый раз, обращаясь к Себастьяну, он бросал взгляд в сторону камеры.

— Я наступил ему на голову. Я должен был прекратить его страдания, но он все не умирал. Когти у него еще двигались. — Словно слов было недостаточно, Себастьян поднял обе руки к лицу и подергал скрюченными пальцами. — Поэтому мне пришлось его добить.