Том Эгеланн - Разорванный круг

Я не могу удержаться от шутки:

— Я так и представляю себе толстых церковников, которые то включают рукописи в состав Библии, то исключают их оттуда.

Петер втягивает воздух между зубов с противным звуком:

— Вульгарное и упрощенное представление. Но зерно истины тут есть.

— Могущественные люди.

— Могущественные, предусмотрительные, целеустремленные. Какие мотивы были у них? Они были верующими? Христианами? Или шарлатанами, которые использовали новую религию как трамплин для удовлетворения собственных амбиций?

— А зачем это знать? Как вышло, так вышло.

— Затем. Задача состоит в том, чтобы части Библии дали репрезентативную картину учения Иисуса.

— Они ее дают. Как бы то ни было, оно целиком описано в Библии.

— Гм. Не забудь, что отбор и редактирование текстов Нового Завета были частью политического процесса. Звеном в борьбе за власть. Очень скоро после смерти Иисуса Церковь рассыпалась на общины и секты с самыми разными теологическими взглядами. Так что в конце концов для Нового Завета были отобраны те тексты, которые в большей степени соответствовали амбициям епископов и Церкви. В этом и заключается основная проблема.

Я пытаюсь переварить сказанное им. В глубине живота зарождается жуткое подозрение. Я не могу его отогнать. Но мне приходит в голову, что Петер — еврей, что Институт Шиммера — еврейский и что предмет, лежащий в ларце из монастыря Вэрне, может подкрепить еврейское понимание истории Библии.

Он издает долгий, горловой звук.

— И вот я спрашиваю… Спрашиваю, дает ли отбор текстов Библии полную и правильную картину учения Иисуса? Была ли у кого-нибудь потребность приспособить новую религию к личным целям Церкви и епископов?

Я пожимаю плечами:

— Многие, несмотря на это, по-прежнему будут считать, что Библия — книга о том, как евреи воспринимали мир и современников.

Петер тянется к бокалу коньяка, но передумывает.

— Не забудь и о правилах жизни, — напоминает он.

Я допиваю свой бокал и встаю. Я устал. С меня хватит библейской истории. Я хочу спать.

— Лично я, — произношу я, — склонен рассматривать христианство как суеверие, пришедшее в мир две тысячи лет назад с Ближнего Востока.

Странный запах, словно жгли бумагу и карамель, наполняет библиотеку Института Шиммера.

Раннее утро. Свет пустыни проникает через стеклянные купола крыши и опускается косыми колоннами на ряды книжных полок. Пыль носится в воздухе между стеллажами с книгами и коробками, хранящими рукописи на папирусе, пергаменте и бумаге. Согнувшись над столами, сидят, словно в музее восковых фигур, ученые и студенты: длинноволосые американцы, ортодоксальные евреи с пейсами, женщины в шалях и женщины с конскими хвостами, энергичные азиаты, маленькие очкарики, которые неистово грызут свои карандаши. Мне приходит вдруг в голову, что я великолепно вписываюсь в эту эксцентричную компанию.

Книжные коллекции и коробки с рукописями содержат материалы о Среднем Востоке, Малой Азии и Египте. Есть специализированные секции с текстами на языках, один вид букв которых приводит меня в ужас. Раздел англоязычной специальной литературы феноменально мал.

И всюду женщины и мужчины, изолированные в своих маленьких мирах экзотических специальностей и отраслей науки. Люди, значимость которых состоит в том, что они лучшие в мире специалисты по странным проблемам — шумерским клинописным дощечкам, истинным авторам Пятикнижия, истолкованию древних вавилонских мифов и влиянию египетских ритуалов смерти на дохристианские догмы. В этом море знаний я брожу, как испуганный маленький мальчик, который не знает, чем себя занять. Я не являюсь специалистом ни в одной области. Меня бесконечно удивляет наше постоянное стремление к знаниям о прошлом, когда столь многое мы не понимаем в сегодняшнем мире.

Я обнаруживаю Петера только тогда, когда случайно сталкиваюсь с ним. Он стоит на цыпочках и ищет книгу в секции под названием «Древняя мифология: Египет — Греция». Я говорю: «Ой!» — и мы здороваемся. Он приветливо улыбается, как будто мой вид доставляет ему необыкновенную радость.

— Спасибо за вчерашний вечер. — Он подмигивает.

— Тебе спасибо.

— Как самочувствие?

Последнее замечание скорее шутка. Возможно, ему показалось, что я выгляжу бледновато.

Мы отходим в сторону, чтобы не мешать тем, кто углубился в свои книги.

— У меня голова болит! — нарочито вздыхает он.

Мы останавливаемся у стойки с микрофильмами. Испытующе смотрим друг на друга. Подобно двум любовникам, которые пытаются выяснить, насколько серьезно другой воспринимает то, что было вчера.

— Ты мне рассказывал о… — напоминаю я.

— Рассказывал? О боже! Я, пожалуй, сболтнул лишнего. У меня язык без костей, когда выпью. Я прошу тебя с пониманием отнестись к моим словам.

— Ты знаешь, что можешь на меня положиться.

— Знаю? Да я почти ничего о тебе не знаю. Но ты прав. Я могу на тебя положиться.

— То, что ты рассказал, показалось мне любопытным.

— Неудивительно. Хотя я и не помню ничего. Или, вернее, того, чего мне не следовало бы говорить. — Тихо посмеиваясь, он оглядывает библиотеку. — Пойдем! — Он хватает меня за руку и ведет по лабиринту коридоров, вверх по лестнице, вниз по лестнице, открывает и закрывает двери, пока мы не оказываемся в маленьком кабинете с его именем на двери. Кабинет продолговатый и узкий, наполненный книгами и кипами бумаг. На окне жалюзи. Под потолком вращается вентилятор.

Он удовлетворенно вздыхает:

— Вот! Здесь разговаривать лучше всего.

Он садится на конторский стул. Сам я опускаюсь на пуфик, стоящий по другую сторону письменного стола. Приходится прилагать усилия, чтобы принять сколько-нибудь комфортную позу и не выглядеть слишком уж позорно.

— Так что же ты нашел в рукописях, которые вы тут анализируете? — спрашиваю я.

— Детали. Детали. Детали. Я должен сообщить тебе одну вещь. Больше всего времени мы тратим на то, чтобы снова и снова перечитывать старые рукописи.

— Снова? Почему?

— Мы знаем больше, чем те люди, которые в последний раз читали и переводили эти рукописи. Мы читаем и переводим, пользуясь знаниями нашего времени. Насколько точны переводы библейских текстов? Могут ли сегодняшние знания бросить свет на понимание и истолкование старинных текстов? Влияют ли вновь обнаруженные манускрипты, такие как «Свитки Мертвого моря», на понимание ранее известных библейских текстов?

— Ты все спрашиваешь и спрашиваешь.

— Я ищу новые ответы. Переводить тексты, которым несколько тысяч лет, означает в равной степени как по-новому их истолковывать, так и использовать лингвистику и знание языков.

— Может быть, нужна и вера?