Том Эгеланн - Разорванный круг

Отдохнув в середине дня, я сажусь и начинаю писать в своем дневнике. Мне нравится, когда перо скрипит по бумаге. Как будто я слышу свои мысли. Мысль, которая сейчас с негромким поскрипыванием изливается на бумагу, заключается в том, что Институт Шиммера — орудие Мак-Маллина. Не исключено, что я параноик. Но по крайней мере, последовательный.

Мои мысли гуляют по темному, туманному лесу загадок и страхов. Если у института еврейский фундамент, то, может быть, в его интересах вскрыть содержимое ларца, чтобы раз и навсегда установить, что христиане ошибаются. Но если институт христианский, то здесь захотят, быть может, уничтожить содержимое ларца, чтобы сохранить веру, Церковь, власть. Лес слишком большой, туман слишком плотный. Но твое дело выбирать! Два заговора по цене одного.

Ближе к вечеру, измученный навязчивыми мыслями и абсурдными предположениями, я отправляюсь в зал регистрации, потом в бар. Я не вижу ни одного знакомого. Но через несколько минут прибегает Петер. Мы здороваемся и занимаем столик позади фортепиано. Внимательный официант тут же приносит кофе, чай и коньяк, хотя мы не успели об этом попросить. Петер поднимает бокал и приглашает выпить.

— Можно тебя кое о чем спросить? — Я отхлебываю коньяк.

— Конечно.

— Как ты думаешь, что находится в ларце?

— Ларце Святых Тайн? — произносит он неспешно, с почтением. Задумчиво морщит лоб. — Как и любой другой миф, он представляет собой искаженное отражение истины. На протяжении веков Церковь приукрашивала эту историю. Как это было принято.

— Что ты этим хочешь сказать?

— В одном манускрипте третьего века, который мы как раз сейчас изучаем в институте, содержится намек на то, что после Иисуса Христа остались тексты, которые он надиктовал или сам написал.

— Ты это серьезно?

— М-м-м…

— Какого рода эти тексты?

— Откуда же мне знать? Никто их не читал. Как бы то ни было, это всего лишь гипотеза.

— Но что написано в той рукописи, где ты об этом прочитал?

— Там содержится указание на то, что это перечень правил жизни. Предписаний. Новых заповедей, если угодно. Манускрипт лежал в запечатанном кувшине в египетской могильной камере. Мы не стали публиковать эту информацию. Ждем, когда гипотеза подтвердится. Вначале мы даже не поняли важность того, что нашли. Но потом увидели связь с мифом о Ларце Святых Тайн.

— Невозможно поверить!

— Ватикан совершенно обезумел, когда эти сведения дошли до них. У наших дверей появилась папская делегация. Но мы им ничего не рассказали. Ватикан должен учитывать многие обстоятельства. Истина — только одно из них, и если быть честным, то весьма второстепенное. Теперь Ватикан плавает в двух шагах от нашего берега, знает, что мы что-то скрываем, но не знает толком, что именно. И они не в восторге от происходящего.

— Подожди! Ты хочешь сказать, что в золотом ларце, который мы нашли в монастыре Вэрне, возможно, лежит манускрипт, который продиктовал сам Иисус Христос?

Петер развел руками:

— Возможно всё, — и поежился.

— А может быть, это Ватикан натравил на меня агентов? Охотников за ларцом?

— Агентов? — Он смеется. — У Ватикана достаточно своих методов. Но они так привыкли к послушанию, что вряд ли знают, как обращаться с отступниками. Нет, пожалуй, я не верю, что тебя преследует Ватикан.

— Если такой манускрипт существует, хотя это пока и теория, то ведь многие должны были бы слышать о нем?

— Или же кто-то заинтересован в том, чтобы эта информация держалась в секрете.

— Зачем?

— Попробуй сам догадаться.

Я делаю глоток коньяка:

— Это было бы невероятно. Религиозные факты, отличающиеся от общепринятых… Документы, которые изменят наше представление о христианстве.

— Пугающая перспектива для многих.

— Пугающая?

— Это будет самая сенсационная новость всей мировой истории. Более важная, чем сообщение о высадке человека на Луну. Подлинное Евангелие Иисуса Христа!

От этой мысли у меня начинает кружиться голова. А может быть, виноват коньяк.

Библиотечный бар закрывают в одиннадцать. Прилежные ученые рано ложатся спать. Во всяком случае, в пустыне, где грехов и искушений не так уж и много. Мы переходим в зал регистрации, где почти никого нет. Петер слегка опьянел.

— Пойдем подышим свежим воздухом? — предлагает он.

Я с радостью соглашаюсь.

Снаружи чернота, на ясном небе множество звезд. Воздух сладковатый и немножко морозный. Петер показывает мне дорогу, которая огибает комплекс зданий и выходит к подножию гор, в рощу из смоковниц и олив. Мы медленно двигаемся в слабом отблеске звезд и освещенных окон института.

Поднявшись на склон горы, мы останавливаемся под деревом, ветки которого образуют своего рода крышу над нами. Кора дерева источена когтями времени. Сквозь листочки видна луна, напоминающая здесь японский фонарик. Неожиданно прохладный воздух пустыни освежает и немного пьянит. Как будто прямо за углом стоит шельма-кактус и испускает наркотические газы и соки.

— Когда-то давно здесь был естественный оазис, — рассказывает Петер. Он глубоко вдыхает воздух через нос, словно хочет впитать ароматы. — Монахи высаживали и выращивали деревья. Это чудо, что здесь что-то может расти.

— Кто они были? Монахи?

— Группа иудеев и христиан. Бродяги. Бунтовщики. Они хотели найти новую общность. — Он смеется. В смехе звучат язвительные нотки.

Мой взгляд блуждает в темноте. Отсюда институт выглядит космическим кораблем, который потерпел аварию, а теперь лежит догорает и постепенно растекается по земле. И как будто в заранее заказанном кинотрюке в этот миг с неба падает сияющая звезда.

— Какое зрелище! — вырывается у меня.

— А по сути дела, это всего лишь песчинка, которая сгорает при встрече с земной атмосферой, — говорит Петер.

Темнота, великолепие, тишина. Такое настроение пробуждает стремление к доверительности.

— Кто ты, Петер? — спрашиваю я.

Ухмыльнувшись, он достает из кармана фляжку. Отворачивает крышку и протягивает мне плоский сосуд со смещенным относительно центра горлышком.

— В большой перспективе?

— Давай начнем с большой.

— Абсолютно никто, — отвечает он.

Я отпиваю. Коньяк оставляет огненный след.

— А в малой перспективе? — Я передаю ему фляжку.

Петер делает глоток, вздрагивает, делает еще один.

— В малой перспективе я самый прилежный муравей из всех в этом муравейнике! — восклицает он.

Мы смотрим друг на друга. Он подмигивает мне, как будто хочет сказать, что в действительности его ответ ничего не значит.

— У меня такое впечатление, что ты очень много знаешь об этом ларце.

— В теории, — отзывается он негромко. — Я — ученый. Мое дело жизни как раз состоит в том, чтобы знать об этих вещах.