Дарья Калинина - Почему мужчины врут

–  А ты красивая!

–  Как прилип ко мне, так и не отлипал. И когда я со сцены ушмыгнула, да в его детскую комнату пробралась, он тоже там был.

Это стало для Маниолы неприятным открытием. В присутствии ребенка она не могла снять со стены нужный Воронцову образок. Да еще Васятка ни на минуту не оставлял ее в покое. Лип к ней, звал играться. А Маниоле было некогда. В любой момент могла вернуться нянька малыша. И как тогда Маниоле объяснить свое присутствие в детской?

С огромным трудом Маниоле удалось услать Васятку на кухню. Добрый мальчик с радостью помчался за сдобным пирожком для понравившейся ему гостьи. А Маниола шагнула в «красный» угол. И тут глаза у нее разбежались. Отовсюду на нее с икон смотрели строгие лица. И хотя Маниола не была верующей, у нее по телу пробежал неприятный озноб.

–  Простите меня! – прошептала она, торопливо и неумело крестясь перед взирающими на нее иконами. – Не для себя стараюсь. Бабушку на ноги ставить надо. Простите!

И протянув руку, замерла. Описанного Воронцовым серебряного образка тут не было! Маниола торопливо обшарила взглядом «красный» угол. Нет! Ничего похожего тут нету. Одни лишь деревянные иконы, зачастую в дорогих окладах. Но ничего похожего на фотографию, которую показывал ей Воронцов, она не увидела.

От разочарования у молодой девушки даже свело судорогой горло. Она отступила назад и вдруг услышала позади себя тихий голос:

–  Тетя! Тетя, это вам!

Сзади стоял Васятка, протягивающий ей пирожок в салфеточке. Маниола машинально взяла его. Но оказалось, что в другой руке Васятка держит что-то еще.

–  Петушок, – сказал Васятка, протягивая Маниоле серебряного петушка на палочке.

Это была погремушка. И как без труда поняла Маниола, она была куплена ребенку в числе других дорогих подарков, которыми его заваливали любящие родители.

–  Красивый! – одобрила она.

Услышав это, Васятка неожиданно обрадовался.

–  Правда?! – радостно воскликнул он. – Вам нравится?

–  Очень!

–  Тогда возьмите!

–  Что?

–  Возьмите!

–  Но он же твой.

–  Да. И я его очень люблю! Он – хороший! Но я все равно отдам его вам!

–  Как это отдашь? Посмотри, какой он красивый!

–  Знаю, что красивый, – серьезно кивнул мальчик. – И папа говорит, что он красивый и очень редкий. А мама говорит, что он один стоит столько денег, сколько весь наш дом. Только я его все равно не хочу у себя держать. Мне теперь больше та машина нравится.

И Васятка кивнул головой на огромного железного радиоуправляемого монстра, который один занимал весь угол в комнате. По тем временам это действительно была неслыханная роскошь. И Маниола отчасти понимала Васятку. Но петушка брать не захотела и попыталась вернуть.

–  Возьми, это же твое!

–  Был мой, а теперь он ваш!

Для трех лет Васятка удивительно хорошо разговаривал. А соображал, похоже, еще лучше. К тому же Маниоле надо было убегать, потому она быстро сунула петушка в карман и сказала:

–  Папа тебя заругает.

–  Не заругает. Он не узнает.

–  Разве ты ему не скажешь?

–  Нет, – серьезно покачал головой Васятка. – Иначе он у тебя петушка отнимет и мне его назад принесет. А я не хочу! Возьми петушка, тетя. Мне матушка Мария сказала, что тебе он нужнее.

Маниола пошла к выходу, но неожиданно остановилась на полдороге.

–  А кто это такая твоя матушка Мария? – с любопытством спросила она.

–  Вон она, – кивнул головой Васятка в сторону темного угла своей детской комнаты, в котором перед многочисленными иконами теплился красный огонек лампадки.

–  Что?

Васятка серьезно посмотрел на Маниолу и повторил:

–  Матушка Мария – Матерь Божья. Это она мне сказала петушка тебе отдать.

–  А… Э… Ну, спасибо!

Маниола не нашлась, что сказать в ответ. А про себя подумала, что, похоже, младший отпрыск хозяина совсем с головой не дружит. И еще она подумала, что не дело окружать младенца таким количеством игрушек, одновременно ограничивая его общение со сверстниками и завешивая детскую комнату большим количеством старинных икон. От такой обстановки поедет крыша и у взрослого человека, что уж там говорить про крохотного малыша.

Да и некогда Маниоле было думать о Васятке и его странностях. Все ее мысли были заняты тем, что она позорно провалила свою сегодняшнюю миссию. Требуемый образок так и не стащила. И значит, завтра ей все же придется принять приглашение лысого толстячка. И как знать, возможно, даже терпеть его приста-вания.

Конечно, Маниола и в голову не брала, чтобы уступить и отдать лысому толстячку свое молодое тело на растерзание. К тому же она чувствовала, что как ни понравилась старичку, но у того имеется собственная шкала ценностей. И в этой шкале даже самая молодая и красивая женщина будет цениться гораздо ниже самого дешевого экспоната в его коллекции.

Так что нечего было и рассчитывать на чью-то доброту. Раз не получилось в этом месте, завтра Маниола попробует в другом. Но бабушку она спасет. А дальше будь что будет!

–  Но когда я приехала домой, меня вдруг такая тоска охватила. Ну, не хотелось мне снова с этим лысым уродом встречаться. Меня от одного его запаха мутило. Что уж там говорить о том, чтобы остаться с ним наедине. Да еще Фил рядом крутился, все расспрашивал, как прошло. Ну, я ему и сунула петушка. Сказала, чтобы отнес его Воронцову.

Результат похода брата к коллекционеру ошеломил Маниолу. Воронцов дал за петушка почти всю требуемую ей сумму. Конечно, меньше, чем обещал. Но почему-то Маниоле показалось, что за образок Воронцов отсыпал бы ей еще меньше. Она и сама не знала, почему у нее было такое ощущение. И почти не слушала Фила, который передал петушка Воронцову и теперь рассказывал сестре, как все прошло.

До ее слуха лишь донеслись отдельные фразы брата:

–  Он как петушка этого увидел, прямо затрясся весь. У меня из рук его вырвал и давай под лупой крутить. А потом еще в книги свои полез. А потом мне настоящий допрос устроил. Что да откуда. Ну а что я? Сказал, что знал.

Но Маниола не слушала брата. У нее в руках шелестели деньги. Самые настоящие деньги, за которые она могла купить жизнь своей бабушке. Потому что Маниола не сомневалась: оставшись без ног, бабушка никогда не оправится. И просто сойдет в могилу, не сумев приспособиться к вынужденной неподвижности.

–  В общем, я уехала к бабушке. Лечить ее и ставить на ноги. А когда вернулась, Хамис уже был совсем чужим. Он сказал мне, что все знает. И что отныне никогда не сможет относиться ко мне по-прежнему.

–  И вы не спорили с ним?

–  Нет, я чувствовала свою вину перед ним. Хамис никогда не пошел бы на воровство! И меня он осудил совершенно правильно. Какой бы благородной ни была моя цель, она не оправдывала средства.