Диана Бош - Забытый грех

И Фаина тихо заплакала, закрыв ладонями лицо.

Александра гладила ее по плечу, сама едва не плача. На улице постепенно стемнело, мимо них неслись автомобили с зажженными фарами и торопились прохожие. Александра смотрела на них, думая, что у всех есть любимые, которые их ждут. И тут же одергивала себя, напоминая, все это иллюзия и у кого-то из этих людей есть только телевизор с любимыми героями или в лучшем случае кошка с собакой. И на каком-то этапе они заменяют человеку семью. Нет, пожалуй, не заменяют. Дают ощущение своей нужности, чувство, что раз кто-то тебя ждет, то ты не зря живешь на свете.

Горе Фаины заставляло ее чувствовать себя бессильной. Алекс ничего не могла изменить и ничем не могла помочь ей, потому что единственное, чего просила душа Фаины, – вернуть Милену.

Девочка погибла два года назад, ей едва исполнилось пятнадцать лет. Она не вернулась вовремя из школы, а Фаина, ссорясь с мужем, не заметила этого. Она спохватилась позже, когда поняла, что дочь уже полтора часа как должна быть дома. Милена не пришла и через два часа, и через три. К тому времени Фаина с мужем успели обежать всю округу.

Девочку нашли в лесу только на следующий день, когда милиция и ОМОН прочесали ближайший лесок. Экспертиза установила, что смерть Милены наступила в тот момент, когда Фаина была занята распрями с мужем. И оттого чувство вины не покидало мать. Александра много раз повторяла, что нельзя день за днем корить себя, но Фаина возражала. Она была уверена: если б не ссора с мужем, непременно почувствовала бы тревогу и вышла встретить Милену, и тогда трагедии бы не произошло. Но увы, она была слишком занята собой.

Александра, погрузившись в воспоминания, вздрогнула, когда Фаина устало произнесла:

– Поехали, Алекс, поздно уже.

– Да, конечно. – Она завела автомобиль.

– Знаешь, а с кражей в офисе все совсем непонятно. Татьяна Михайловна сказала, что видит двоих, якобы это они деньги брали. Я ей возразила, дескать, нет, такого не может быть. А она меня подвела к чаше с водой и показывает: «Смотри, одна в белом ободке для волос, а вторая в чем-то сиреневом». Но если честно, ничего я в той водной ряби не увидела.

– Ну да, ты же в таком состоянии была…

– Нет. Все происходило до того, как гадалка мне про Милену рассказала. Если бы после , я бы не выдержала. Мне очень плохо стало. Она когда про дочь говорила, я будто реально ее увидела перед собой. Стоит, светлая вся такая, и улыбается. А глазки добрые-добрые, и словно свет от них идет. Не знаю, как я сознание не потеряла. Я к ней потянулась, хотела за руку взять, но тут в глазах потемнело и голова кругом пошла.

– Я уже жалею, что тебя к Татьяне Михайловне привезла. Но я хотела как лучше, – сокрушенно сказала Александра.

– Нет, что ты. Я давно мечтала девочку свою увидеть, а тут словно на свидании с ней побывала. Мне бы еще хоть разок, буду о том Бога молить.

И она замерла с мечтательной блаженной улыбкой на губах.

Аффан лег на старую кровать и аккуратно заложил насвай [2]в рот, стараясь не попасть на губы. Если сделать это неосторожно, то от гашеной извести, на которой замешивался табак, моментально вскочат на слизистой оболочке губ волдыри. Позже они превратятся в темные язвы, и объясняйся потом с начальником, отчего такой неопрятный рот и чем ты заболел.

Он лежал, закинув руки за голову и уставившись в потолок. Под тихое бормотание телевизора хорошо вспоминалось.

Аффану только исполнилось двадцать, когда в две тысячи четвертом году из его родного Хорога ушли последние русские пограничники. И уже тогда были свободны калайхумское и ишкашимское направления – почти девятьсот километров рубежа. Развалом силовых структур не преминули воспользоваться криминальные авторитеты, и через границу потянулись караваны с наркотиками, драгметаллами и оружием.

Но Аффан тогда еще был от этого в стороне. А вот когда через год освободились и те участки границы, которые охраняли московский и пянджский погранотряды, к нему вдруг пришел двоюродный брат Азур. Он предложил ему денежную работу, и Аффан, не раздумывая, согласился.

«Какая разница, чем зарабатывать? Лишь бы деньги были», – так размышлял тогда он. Впрочем, он и сейчас так думает.

Аффан довольно хрюкнул, сплюнул скопившуюся слюну на пол – не приведи Аллах ее проглотить, рвота может начаться – и покосился в сторону ванной, где минут пять назад скрылась его новая любовница. Полощется, как утка в пруду, а вода все течет и течет. Не ей же по счетчику платить.

Он хотел было встать, пугнуть глупую курицу, но голова потяжелела от насвая, и ему стало лень.

Мать, конечно, его от себя отпускать не хотела. Ну да он внимания на нее особого не обратил. Собрал свои вещички и двинул «верблюдом» – наркокурьером в Москву.

И вообще, злость у него на нее была. Зачем ему имя такое позорное дала – Аффан? В переводе это значит вонючий, гнилой.

Хорошо хоть в Москве мало кто арабский знает, а то не обойтись бы без ухмылок в свой адрес.

Да, ему не один раз рассказывали историю его рождения – как у матери не было долго детей, как потом сыновья один за другим погибали, едва родившись, и как вымолила она сына у Аллаха. Три дня и три ночи молилась, пока не упала замертво от изнеможения. Его в честь прапрадеда назвала. По семейному преданию, вроде бы тот тоже хилый родился, а потом известным силачом стал. А значит, Аффану сам Аллах велел его имя носить.

«Ты же говорила – дед был разбойник?» – спрашивал мальчик.

Но мать только шикала на него. И давай снова про древнее поверье твердить: дескать, чтобы ребенок выжил, надо оскорбительное имя ему дать. Тогда злые духи от него отвернутся, и дитя получит шанс на жизнь.

Аффан зло усмехнулся и опять сплюнул на пол.

Лучше сдохнуть, чем с таким именем жить.

Кажется, он слегка задремал, и привиделся ему цветущий кровавый луг. Маки качались на ветру, и от них так рябило в глазах, что накатывала дурнота. Вдруг что-то – он даже не успел осознать, что именно, – вырвало его из горячечного бреда. Аффан широко распахнул глаза и с ужасом увидел черный зрачок ствола, направленный на него. Он не успел закричать, как ружье опустилось чуть ниже, и в бедро болью впилась игла. Лекарство впрыснулось, и в то же мгновение Аффан оцепенел. Тело его налилось свинцовой тяжестью, помертвело, будто парализованное, и только глаза остались на лице живыми. Он все видел, чувствовал, понимал, но не мог ни двинуть пальцем, ни закричать.

– Знаешь, как сейчас будешь умирать? – Голос был таким вкрадчивым, что внутри Аффана все затряслось от страха. Его душа металась в клетке обездвиженного тела и надрывалась в немом крике. Ему очень хотелось выпросить прощение, вскочить, ползать на коленях, бить поклоны, молить. Но ничего этого он сделать не мог. Он только мог молча смотреть, как шелковый шнурок нежно обхватывает его шею и начинает свиваться. Медленно, неспешно, продляя мучения до тех пор, пока в легких Аффана совсем не закончился воздух.