Екатерина Лесина - Маска короля

А балахон мне так и не выделили.

Жалко.

Морозов, с одной стороны, был чрезвычайно собою доволен, а с другой – ругал себя почем зря. А причина была одна. Агент Лисица. В бумагах он значился как информатор, но парень считал себя самым настоящим шпионом. Агент Лисица на меньшее не был согласен. Беда с этими заигравшимися детьми: одним нового бога подавай и новый порядок в придачу к нему, другому в казаки-разбойники доиграть хочется.

Агента Лисицу звали Васькой, и было ему шестнадцать лет. К юному возрасту следовало присовокупить его горячий энтузиазм и желание сотрудничать. Морозову это сотрудничество пользы не приносило, Ваське же игра доставляла удовольствие. Нравилось ему, видите ли, быть не просто соседом старика Морозова, а его помощником, и, можно сказать, правой рукой и ближайшим соратником грозного следователя. И кому какое дело, что следователь не такой уже и грозный, и помощь ему нужна такая – разве что огород на даче по весне вскопать, а до школьных сплетен ему и дела нет.

Оказывается, есть – и до школьных, и до дворовых, и вообще, пришло время слухами интересоваться, не зря же люди говорят, молва идет. Идет, идет – и доходит. В данном случае – до чутких ушей рыжего агента Лисицы, а тот уж не замедлил подкинуть старшему товарищу пару-тройку идей. Ничего конкретного, но Васька клялся и божился, что еще чуть-чуть, и у Морозова будут не только имена, но и доказательства. Хитрил рыженький, ой, хитрил, пробить ему кое-что, видите ли, нужно. Два дня сроку, а потом Морозов лично из этого Джеймса Бонда доморощенного душу вытрясет.

– Значит, едешь? – Я старалась не смотреть ему в глаза. Мы ссорились, а я думала, что стоит мне заглянуть в его глаза, и желание ругаться сразу пропадет. Он снова собирался исчезнуть.

Вчера, после моего рассказа о церкви, я спросила, зачем ему Чертово кладбище, и он ответил. Ну почему он не соврал мне что-нибудь правдоподобное? Зачем рассказал обо всем: и о девочке Юле, чью фотографию он таскает в своем кармане, и о сатанистах, и о том, что он собирается к ним «в гости». Вот после этого его заявления мы и начали ссориться. Если это можно назвать ссорой – я приводила доводы, убеждала, даже голос повышала, а Локи лишь кивал головой и продолжал собираться.

– Еду.

– Почему ты так уверен, что сбор – именно сегодня?

– Какое сегодня число?

– Тридцатое. Апреля.

– Завтра первое мая.

– И что из этого? Чем тебя день труда не устраивает?

– День труда? – Локи хмыкнул. – Скорее, День Большого шабаша. В ночь с тридцатого апреля на первое мая все уважающие себя ведьмы, колдуны, сатанисты и прочие почитатели нечистого собираются на Лысой горе, дабы устроить небольшую такую вечеринку в честь своего господина. Думаю, мои подопечные – не исключение.

– Я с тобой! – отпускать его одного я не собиралась.

– Зачем тебе?

– Хочу увидеть все своими глазами.

– Увидеть? – Локи присел рядом и взял меня за руку. – Некоторых вещей лучше не видеть. Я могу тебе описать, что там будет: черная месса, потом – всеобщая попойка, нахлещутся до скотского состояния, потом оргия. И вообще, это опасно.

– У меня есть пистолет.

Истинная правда: дядя Захар в свое время подарил мне крошечный, почти игрушечный «парабеллум» с перламутровой рукояткой и смешным обрезанным стволом-рыльцем, похожим на бульдожью морду. Пистолет с легкостью помещался в дамской сумочке и, кроме всего прочего, обладал поистине чудовищной убойной силой.

– В случае чего он тебе все равно не поможет.

– А ты? Что делать будешь?

– Я собираюсь спрятаться и просидеть всю ночь, не высовываясь.

– Значит, и я спрячусь, – заявила я.

Тяжко вздохнув, Локи извлек из кармана наручники и пристегнул меня к батарее.

– Что ты делаешь?!

– Спасаю тебя от твоей собственной глупости.

– Я все равно сбегу!

– Попробуй.

– Локи, послушай, я же могу оказаться полезной! А вдруг там будет кто-нибудь из школы?! Дети говорили о Чертовом кладбище, и Виктор о нем упоминал… Я все узнаю!

Правда, я не слишком хорошо представляла себе, каким образом кто-то из преподавателей мог бы попасть на бал к Сатане, но Локи призадумался.

– А твоя работа? Сегодня вторник, вчера ты туда ходила, но…

Но вернулась я быстро. До детей меня не допустили, а Игнат Владимирович, тщательно подбирая слова, чтобы я, не приведи господи, не обиделась, заявил, что самоубийство Маши произвело на остальных девочек очень тяжелое впечатление. Никто, конечно, не собирается меня обвинять, но… Но меня временно отстранили от работы. В устах директора это звучало, следующим образом: «отпуск на недельку, с сохранением зарплаты, естественно». Короче, единственное, что я должна была делать, так это посещать церковь. Вчера я ее посетила, сегодня прогуляю, ничего страшного. Наоборот, зрительная память у меня идеальная, если там будет кто-то из наших, я обязательно его узнаю. Доводы свои я выпалила на одном дыхании.

– Уговорила, – подумав, Локи снял браслеты. – Но будешь делать только то, что я велю. Никаких пререканий, никаких возражений, никаких отказов. Понятно?

Я кивнула.

Железный конь без имени домчал нас до места за десять минут, гораздо больше времени ушло на то, чтобы его спрятать.

– Страшно здесь…

– Страшно, – согласился Локи. – Еще не поздно, могу отвезти тебя домой.

– Нет. Я с тобой.

Чертово кладбище – жутковатое место даже при дневном свете. Когда-то здесь была деревня, называлась она Гнатюки, по фамилии помещика, которому принадлежала. Помещик то ли умер, то ли разорился, а деревенька перешла в государственную собственность. Государство в лице царя-батюшки передало имущество церкви, и в Гнатюках построили монастырь, мужской. Монастырь был бедный, маленький и ничем не примечательный. Чудес здешние монахи не творили, ни Богоматерь, ни Иисус пред очи иноков не казались, появления великих провидцев в его деревянных стенах – на камень церковное начальство поскупилось – тоже не предвиделось.

Постепенно монастырь хирел, слабел и разваливался. Так бы и расточился самостоятельно, кабы не советская власть. Нет, пролетарии не стали поднимать монастырское хозяйство, наоборот, всех оставшихся монахов они согнали во двор и расстреляли, якобы за пособничество белогвардейцам и антисоветские настроения. Тела закопали у стен злосчастного строения, без соответствующих обрядов и на неосвященной земле.

Ну, и с этого момента, как водится, беспокойные души монахов начали бродить по окрестностям и беспокоить пока еще живых граждан. Потом как-то так получилось – наверное, место подходящее было, тихое, безлюдное, – что в развалинах монастыря начали расстреливать и других подозрительных личностей: бандитов, терроризировавших округу, местных кулаков, не желавших отдавать свое добро в коллективное пользование, различных вредителей, врагов народа… Постепенно за полуразвалившейся монастырской стеной образовалось настоящее кладбище. Земля охотно принимала тела, и только тела: ни простеньких деревянных крестов, ни, тем более, тяжелых гранитных памятников расстрелянным не ставили.