Ольга Тарасевич - Проклятие Эдварда Мунка

Паша осмотрел зал и радостно заспешил к махнувшему рукой приятелю. Дима тоже входил в оперативно-следственную группу по расследованию убийств женщин и занимался отработкой контактов Инессы Моровой.

Паша сел за столик и с удивлением отметил: лицо опера просто светится от удовольствия.

– Нарыл чего? – поинтересовался он, сделав заказ.

– Еще не знаю, – Дима интригующе подмигнул и с ревнивыми нотками в голосе поинтересовался: – А ты? Тоже сияешь, как медный таз.

– Я первый спросил!

– Ладно. Слушай сюда. Конечно, это пусть у Седова голова болит. Но мне кажется, кое-какую ниточку я нащупал. Опрашивал жильцов по прежнему месту жительства Моровой. И бабушка-соседка припомнила вот какую историю. Инесса увела у одной женщины мужа. Мужик этот свою семью бросил и к Моровой переехал, правда, ненадолго. Что-то там у них не сложилось. Что именно – сказать трудно. Надо мужика этого найти и расспросить. Имя его я выяснил. А у тебя что нового?

Паша рассказал о событиях первой половины дня.

Не сговариваясь, оперативники полезли за своими блокнотами. И через минуту выбежали вон из пельменной.

Официантка поставила поднос с двумя глиняными горшочками на стол и покрутила пальцем у виска.

– Вечно с этими ментами так, – недовольно проворчала она вслед постоянным клиентам.

Ее все нет. Она не придет. Красивая черноволосая женщина, вышедшая из холста Эдварда Мунка на сайт знакомств с глупым дурацким объявлением. Не пришла. А он так ждал. Ее нет – а он ждет, ждет… В груди теснятся досада, раздражение и ярость. Они и являются ответом на тот самый вопрос, который хотелось выяснить. Вне всяких сомнений, это вернулось. Она умирала бы долго. Вот только где теперь искать ее дивное лицо с зажмуренными глазами и легкой довольной полуулыбкой?

За последние дни Василий Михайлович Бубнов понял: бывает не только раздвоение сознания. Он разлетелся на куда большее количество частей. Профессор по-прежнему читал лекции в художественной академии, с интересом отвечал на вопросы студентов и скучал на заседаниях кафедры. Дрожащий от страха преступник мучительно ждал неминуемой расплаты. Он вздрагивал от каждого звука, опускал глаза и даже слышал, как стучат по лестнице ботинки милиционеров, идущих его арестовывать. В том, что арест – лишь вопрос времени, Василий Михайлович не сомневался. Возможно, просто в этом состоянии он умудрился не оставить никаких улик, но следователь все равно его подозревает. Поэтому и прислал к нему девчонку, пытавшуюся под видом журналистки разнюхать подробности. Как она намекала, что пишет детективы! Хотела посмотреть на его реакцию, ждала его испуга, провоцировала… И вот в тот самый момент профессору и преступнику пришлось потесниться. Василий Михайлович смотрел на узкое белое девичье горло и едва сдерживал нахлынувшее желание чиркнуть по нему лезвием ножа. Кровь очищает и спасает… В нем появился убийца , который вопил, орал, кричал, рвал его на части, требуя одного. Крови!

Долгие годы Василий Михайлович думал, что убийца исчез. После смерти Светланы и еще нескольких женщин. Он в мельчайших подробностях помнил, как очищалась Света. Остальные женщины умирали в светлом облаке счастья. У них не было ни лиц, ни тел. Как-то его одежда оказалась в следах размытой крови. Потом, шагая по ночной улице, Василий Михайлович вдруг почувствовал, как горит в ладони небольшой твердый предмет. Он разжал руку. В фонарном свете сверкнула золотая сережка с зеленым камушком.

Он отшвырнул ее и застонал. Ему не хотелось иметь с этим ничего общего. И на сознательном уровне ничего общего у них и не было. Василий Михайлович даже собирался идти в милицию, но потом понял, что этого больше не будет. Никогда. Потому что есть художник, который делал на своих полотнах то, к чему стремилось это . На картинах Эдварда Мунка женщины очищались от своих грехов. Красивые и безобразные, полные и худые, молодые и старые, они страдали, и поблизости бродила смерть в черном плаще, зловеще улыбаясь тонкими губами.

Василий Михайлович понимал каждый штрих на работах Мунка. Он чувствовал его кисть, как, может, не чувствовал собственного тела. Все должно быть именно так. Рядом с девочкой-подростком клубится черная тень, «Созревание» – это первый зов грешной женской плоти, пробуждающаяся женщина ищет жертву и найдет и за все заплатит, черная тень поглотит ее. Еще одна работа. Женщина ушла, бросила мужчину, вырвав его сердце. Ему больно, но «Разрыв» – это не панихида по любви, это реквием по коварной обидчице. Ее фигура в светлом платье движется в ночь, и та проглотит ее полностью, целиком, без остатка. И это справедливо. «Поцелуй» стирает лица мужчины и женщины, они становятся одним, женщина выпивает мужчину, высасывает его, поедает…

На картинах Мунка было все, что требовалось этому . И долгое время Василию Михайловичу казалось, что это прошло.

Оказалось, не прошло. Лишь только приняло новую форму. Ему не требовались любые женщины. Это искало тех, кто предавал и причинял страдание Мунку.

Еще возвращаясь от участкового, Василий Михайлович все понял. Инесса Морова не могла не умереть по одной простой причине. Он отождествлял с ней Карен Бьельстад. Тетку Эдварда Мунка, которую тот любил до беспамятства, а она не ответила на его чувства, все пыталась покорить сердце отца Эдварда. Карина Макеева напоминала Туллу Ларсен. Те же узкие губы, острый носик, некрасивая, худая, настойчивая.

Позднее, прочитав какую-то газету, Василий Михайлович понял, как он их искал. Через Интернет. Какая-то часть рассудка профессора требовала остановиться, выждать, не привлекать к себе внимания. А убийца хотел крови, и это было сильнее доводов разума.

Дождавшись, когда с кафедры уйдет последний сотрудник, Бубнов включил компьютер, подсоединился к Интернету. И почти не удивился, увидев, что с этой машины уже заходили на адрес сайта знакомств «Уж замуж поскорей». Потом он вытрет на всякий случай любое упоминание о загрузке сайта. Когда найдет то, что ему требуется…

Василий Михайлович искал Дагни и все же замер, увидев ее лицо. Вылитая муза гения. Но здесь, сейчас, с каким-то глупым непотребным текстом. Когда фотография полностью загрузилась, Бубнов умиротворенно вздохнул. Женщина напоминала скорее не торжествующую «Мадонну», а ту Дагни, которую Мунк написал в картине «На следующий день». Картину впоследствии купила Национальная галерея, и это вызвало бурю возмущения критиков. «Доколе пьяным проституткам Мунка будет позволено спать в лучших музеях страны!» – писали газеты. «На следующий день» было прощанием Мунка с той, что причинила ему столько боли. Чужая постель, бутылка из-под спиртного, отстраненные черты. Только расстегнутая блузка позволяет угадать контур пышной груди и дорисовать ее в воображении такой же красивой, какой видел художник…