Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

На первой серой зорьке проснулся я ненадолго и услышал, как они занимаются любовью. Это был даже не звук, не слабый отголосок — скорее ощущение ритма. Ритм кровати, странно напоминающий сердцебиение, но более мягкий. Ум-фа, ум-фа, ум-фа. Внутренний, клинический, невидимый, как и медленный галоп самого сердца. Звук слабый и чистый, противный лишь тем несчастным, кто проносит сквозь все свои однообразные дни собственный запасец гадости, готовый выплеснуть его на любое реальное и потому пугающее явление.

Доносящееся и сквозь гранитные плиты, и сквозь картонные стенки обычного мотеля, это биение жизни должно вызывать не злобу, но своего рода пафос, потому что тогда оно становится попыткой упрочения связи между чужаками, способом остановить все часы, способом сказать: я живу.

Миллиарды миллиардов жизней, приходивших и уходивших в этом мире, и та небольшая их часть, что ходит сегодня по свету, вышли из этой пульсации, и отрицать ее значимость — это все равно что отказаться от крови жизненных устремлений целой расы, сделав нас всех, ее представителей, непристойными паяцами, поверившими и отшатнувшимися в нелепом жару, застыдившись своих собственных инстинктов.

Услыхав их, я почувствовал себя спокойным покровителем. Наслаждайтесь. Находите то единственное время, не замутненное ни самоуничижением, ни одиночеством. Постановим же впредь, что Макги — это лишь пятое колесо в телеге, и пусть все внутренние взаимоотношения будут отныне твердо закреплены. Отметим «сегодняшность» этого, и да здравствуют привязанности.

Самая тайная пульсация участилась, потом замедлилась и стихла. Я услышал затихающее вдали гудение двигателя. Наверно, какой-нибудь рыбак, из тех, что промышляют на продажу, двинулся к берегам Ист-Кейн. Побежавшая от суденышка волна забилась о борт. Какие благодарности, заверения, мгновенные воспоминания нашептывают друг другу переплетенные в объятиях любовники? Прислушиваются ли к тому, как медленнее начинают стучать сердца? Возникают ли эти маленькие паузы после каждого долгого выдоха, глубокого, словно вздох? Тебе было хорошо, любовь моя?

Я проснулся с тем самым ощущением полного благополучия, которого добивался. Килограммы сброшены. И несколько участков легкой мускульной боли не могли затмить этого прекрасного чувства упругости и жизненной силы.

Тело, когда стареешь лишь настолько, чтобы не принимать это как должное, становится вроде бы отдельной сущностью. И если о нем забываешь, чувствуешь себя виноватым в том, как оно это переносит. Пережившее травму и по-прежнему продолжающее носить вас, залечив собственные раны, оно заслуживает лучшего. Лелеять и упражнять его — значит умиротворять за прошлые упущения.

При моей профессии только осел может относиться к нему пренебрежительно. Это то же самое, что выйти на передовую с заржавевшим ружьем или нейрохирургу оперировать с похмелья. Полшага, замедление реакции на одну двадцатую долю секунды могут изменить ситуацию. Обычно любая необходимость применить силу проистекает из неверного хода, из возможной ошибки правосудия. Но и в таких случаях процесс всегда остается вероятностным.

Теперь мое тело выдержит даже худшее из пыток прошлых дней.

Моя серенада под душем не разбудила дремлющих любовников, не разбудил их и звон кастрюль. После завтрака я вытащил небольшой спиннинг, оснастил его желтым зажимным устройством, поставил руль и парус в надувную лодку и отправился кружить вдоль края дальнего поля водорослей. Я выловил пару небольших каранксов, одного горбыля и потом, уже в самом конце, подцепил на крючок чужака для этих мест, отбившегося от стада трахинота, не встречавшегося в здешних краях. Он потянул больше чем на полтора килограмма. Я его разделал, смазал маслом и уже испек на шампуре, когда любовники, щурясь, зевая, натыкаясь на предметы, выползли на свет Божий. Назовем трахинота жертвой на особый алтарь. Они утверждали, что в жизни ничего вкуснее не пробовали. Они прикончили его всего до крошки, а я стоял, глупо улыбаясь, словно добрая старая тетушка в телерекламе.

В среду Чуки вела себя с ним точно так же, как накануне, но без повадок старшей медсестры. У нее блестели глаза, во всем теле чувствовалась ленивая расслабленность. Он отвечал тем же. Я был исключен из их круга. Артур теперь ходил с гордо поднятым подбородком. Он даже рискнул отпустить парочку своих мягких натянутых шуточек, и наградой послужил переливчатый девичий хохот. Я старался держаться от них подальше. Но временами «Дутый флэш» кажется слишком маленьким. Днем я выдумал себе дело в Лонг-Ки, замену фильтра, они махали мне с одинаковым выражением подавленной антипатии на лицах.

Наутро в пятницу я задал ему самый существенный вопрос. Я выбрал якорь, и он помог мне разложить вдоль борта лини, чтобы просушить их, перед тем как смотать. Серым утром, таким тихим и мрачным, что хотелось говорить шепотом, «Дутый флэш» дрейфовал на высокой воде перед началом отлива, а туман на востоке размазывал контуры солнца до гигантского шара, вполне подходящего для фантастического фильма.

Артур уже выглядел вполне подходяще. Костляво, но подходяще.

— Ну, так как? — спросил я его.

Сидя на корточках, он поднял голову:

— Что как?

— Ты готов помочь мне отправиться за награбленным, Артур?

Он встал.

— Мне кажется… теперь я готов.

Я оценил ситуацию. Он был уже не таким парнем, членом нашей вечно меняющейся компании, как больше года назад. Но выглядел почти так же, хотя и похудел. Я решил, что дело в глазах. Раньше он мог смотреть на вас приятным сосредоточенным взглядом домашней гончей. Теперь взгляд полз вверх, потом падал, возвращался и соскакивал.

— Послушай, Артур. Надо относиться к ним без гнева, без негодования, без ненависти. Никакой героики. Никакой мести. Мы идем туда холодные, мудрые и сообразительные. И ты стоишь в стороне от дел. Ты — мой умный советник. Я приношу тебе разрозненные куски, и мы вместе пытаемся сложить их в единое целое. Но если мне понадобится ввести тебя в дело, я хочу быть уверенным в том, что ты сделаешь все в точности, как я скажу, согласен с этим или нет, понимаешь или не понимаешь. Я хочу быть уверенным, что ты не допустишь, чтобы это повлияло плохо на тебя.

— Трэв… все, что я могу обещать, — это постараться.

— Как ты себя чувствуешь?

Он попытался улыбнуться:

— Как мотылек.

— Можешь оставаться мотыльком, но у тебя к этому должно быть деловое отношение. Мы собираемся похитить мясо из тигриных лап. Мы отвлечем внимание зверя. Мы не будем втягивать в это Чук. И начнем прямо сейчас.

Он облизнул губы и проглотил слюну.

— Куда мы плывем?

— Подозреваю, что хотел бы начать с Марко.