Джон Макдональд - Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

В понедельник мы выбрали якоря и величественно перебазировались на новую стоянку в Лонг-Ки, чтобы зарядить аккумуляторы и уйти подальше от злобы комаров цвета сажи, загоняющих нас в трюм. Во время последующего купания я был вдохновлен маленьким триумфом. Мы с Чуки плыли наперегонки до дальнего буйка и обратно до трапа. На середине обратного пути она ровно гребла и двигалась на полкорпуса впереди меня. По тому, как кололо в боку, я понял, что еще метров восемьдесят — и я начну барахтаться, переворачиваться и грести слабее. И внезапно появилось второе дыхание, которого не бывало уже давно. Словно встретил старого друга. Будто у меня вдруг появилось третье легкое. Я привыкал к нему, пока не почувствовал уверенности. Затем увеличил темп и обогнал ее на длинной финишной прямой. Когда она доплыла до яхты, я уже держался за трап и гораздо меньше чувствовал себя вытащенной из воды рыбой, чем в предыдущие дни.

— Ну, хорошо! — выдохнула она, раскрасневшаяся и моргающая, как сова.

— Должна же ты была проиграть мне хоть разок.

— Ни черта не должна была! И рвалась за тобой изо всех печенок. — Она откинула голову и усмехнулась мне впервые с тех пор, как приняла на борту продукты.

— Пошли вместе, — сказал я, медленно отплывая от «Флэша», и, оглянувшись, заметил Артура, занятого работой, к которой я его приспособил: вдевать новые шнуры в ту часть нейлонового полотнища, что привязывается к перилам верхней палубы.

Чук нырнула, вынырнула возле меня и фыркнула, как дельфин.

— Я бы вас обоих в душевую кабинку засунул, — сказал я. — Возьмете зубами за уголок шелкового платка, левая рука привязана за спиной, в правой — пятнадцатисантиметровый нож.

— Поясни, Макги.

— Мне просто действует на нервы то, как вы ходите кругами, хохоча и хихикая. Никак не могу понять, что может так развеселить двух людей.

— Мог бы и догадаться. Я взрослая девушка. Здоровая взрослая девушка. И веду очень здоровый образ жизни. Я сплю с ним в этой твоей бескрайней кровати. И это очень точное слово, Макги. Сплю. Только это. Так что я подумала: может, он уже достаточно поправился, а ты не скоро вернешься с продуктами. Так что сперва я приняла душ и надела эту сексапильную штучку из черной прозрачной ткани, слегка сбрызнула и тут, и там, и здесь вот — маленькую тигрицу. И раскинулась, как картинка, и сердечко девичье бам-бам-бам стучит. И нельзя сказать, чтобы с ним никогда раньше такого не случалось. Так этот сукин сын повел себя так, словно я к нему на улице, на углу, пристаю. Он был оскорблен, ну просто Боже сохрани! Заставил меня почувствовать себя не в своей тарелке.

— Может, ты это не совсем верно интерпретируешь?

— Знаешь, дружок, есть некоторая точка, начиная с которой я перестаю понимать. И это та самая точка. Его ход. И пока он его не сделает, прямо посреди этой огромной кровати будет проходить невидимая стена. Из ледяных кирпичиков. Все, что он от меня получит, — это элементарный медицинский уход.

Ночью я проснулся от треска линей, когда «Флэш» поворачивался из-за начала прилива, раскачиваясь каждый раз все дальше и дальше в сторону, пока не встал по направлению ветра. Я всегда бросаю два якоря, чтобы судно, когда разворачивается на сто восемьдесят градусов, переносило основной вес с одного на другой. Так как это была первая ночь на новой стоянке, я решил проверить, не разболтается ли канат, и убедиться, что яхта раскачивается именно так, как я предвидел. По правилу большого пальца они всегда раскачиваются, наклонившись в направлении ближайшей мели. Но ветер может внести некоторые коррективы, и еще есть приливные течения, которые вы могли не учесть.

Я вышел на палубу самым коротким путем, вперед и вверх через люк. Под сигнальным фонарем у меня прикреплен круглый, как тарелка, отражатель. Из-за этого палуба оказывается в тени, но за края отражателя выходит достаточно света, чтобы проверить канаты, когда глаза привыкнут к темноте. По взаиморасположению направления колебаний и огней на отмелях можно определить, правильно ли будет поворачиваться яхта. Я решил подождать, пока она не завершит оборот, а затем проверить второй якорный линь. У меня было полно приборов и хорошее днище, так что шансов тысяча к одному, что все выйдет прекрасно. Но ведь немало погибших моряков грешили излишней самоуверенностью. На яхте возникают сразу три опасности. Когда выбираешь якорь и спешишь повернуть штурвал, что-нибудь налетит на судно, вытолкнув его дрейфовать в мертвое пространство. И в это время вы вплываете без фонарей прямо в фарватер, видите расходящиеся в разные стороны, бегущие прямо на вас, огни городских кварталов, бросаетесь за своим большим сигнальным фонарем и роняете его за борт. Судно — это такое место, где беда никогда не приходит одна.

Сидя в ожидании на краю люка, я почувствовал босыми пятками слабый отдаленный стук и удивился: что за чертовщина? Но потом сообразил, что это надувная лодка, привязанная к корме, раскачивается от ветра, тыкаясь в нее. Я прошел по боковой палубе, вставил еще один линь в ее крохотную крепительную утку и вздернул нос к двум нависающим кранцам. Прошел по левой стороне на корму и уже возвращался по правой на нос, когда внезапно наткнулся на бледное привидение, едва не заставившее сигануть через перила. Она тоже испугалась, потом издала несчастный всхлип и бросилась ко мне в объятия в поисках утешения. На ней была только маленькая коротенькая белая ночная рубашонка. Она прижалась ко мне, продолжая всхлипывать. От тела веяло жаром, дыхание было влажным и горячим. От нее шел легко узнаваемый сладковатый запах, какой бывает при женских сексуальных проявлениях. Твердые соски впивались мне в грудь, словно маленькие камешки.

— Боже мой, Боже мой! — шептала она. — Он не может. Он пытался, пытался, пытался. Я ему помогала, помогала, помогала! А потом у него вообще ничего не получилось, и он заплакал, а мне просто необходимо было выбраться оттуда. О Боже, Трэв, у меня нервы не выдерживают, не выдерживают, не выдерживают!

— Спокойно, девочка.

— Эта чертова сука могла ему с тем же успехом просто отрезать… — сказала она, снова всхлипнула и начала икать. Она икала, шумно дышала, тыкалась мне в шею, вцепившись в меня железной хваткой, и с каждым иканием толкала своими сильными бедрами. Я оставался безучастным. Черт, бронзовая статуя трехтысячелетней давности прореагировала бы гораздо более явно, чем я.

— Боже, милый — ик! — будь добр — ик! — сними меня с этого — ик! — крюка!

— А ты не знаешь, что этим все не кончится и что Артуру от этого добра не будет? Может, воображаешь, это скрасит его жизнь, улучшит настроение?

— Но ты — ик! — хочешь меня, милый. Пожалуйста — ик!