Песах Амнуэль - Искатель, 2018 № 11

— Ты узнал, как она убила Люба?

Люб, значит.

Розенфельд покачал головой.

— Лайза, сначала надо доказать, что это было убийство. — А что же еще?

— Мы с доктором Шелдоном, — он не стал уточнять, какую должность занимает Шелдон в Управлении, — побывали в госпитале, поговорили с врачами.

— Зачем? — удивилась Лайза.

— Так положено, — терпеливо объяснил Розенфельд. — Дело можно возбудить только на основании инспекторской проверки, а проверка…

— Ты теряешь время, — перебила Лайза. — Это сделала Магда. Что тебе могли сказать врачи? А про Магду ты ничего не выяснил., — Нет, — признался Розенфельд. — Только то, что касается ее научной работы и что можно найти в открытой переписке на сайте университета.

Имя Магды Фирман стояло на двух совместных со Смиловичем статьях, которые были написаны в прошлом году, отправлены в Physical Letters, но не опубликованы: на обе статьи были получены резко отрицательные отзывы рецензентов. Фирман предлагала соавтору опубликовать статьи хотя бы в интернете, но и для публикации в «Архиве» нужны были рекомендации ученых, в «Архиве» уже публиковавшихся. Таких знакомых было немало и у Фирман, и у Смиловича, но после суровых отповедей из журнала они, видимо, так и не решились обратиться к коллегам.

— Они были близки! — воскликнула Лайза. — Люб прекрасно себя чувствовал, но что-то между ними произошло, он Магду бросил, и она навела на него порчу. Люб заболел и…

Несколько ворон уселись на ветках и устроили конференцию с оратором и возбужденной публикой. Серый ворон разглагольствовал над головами Розенфельда и Лайзы, перепрыгивая с ветки на ветку, а десяток ворон время от времени поддакивали, не решаясь, похоже, перебить докладчика.

— Ты ведь не собираешься, — осторожно поинтересовался Розенфельд, — сама выяснять с ней отношения? Она может пожаловаться в полицию, и у тебя будут неприятности.

— Я с ней говорила.

Розенфельд напрягся.

— На кладбище, во время похорон. Сказала все, что о ней думаю.

— А она?

Вряд ли доктор Фирман стала отвечать — тем более при таких обстоятельствах.

— Ничего. Сделала вид, будто меня не существует. И взгляну нее был такой… Все стало ясно сразу.

Вот как. Сразу, значит. Вряд ли Лайзе что-то можно доказать. Она не примет никаких объяснений, основанных на логике и проверенной информации. Ее удовлетворит только один результат любого расследования.

— Лайза, — сказал Розенфельд, перекрикивая вороний хор, скандировавший здравицы в честь докладчика, перелетевшего на другое дерево и взиравшего на своих поклонниц с видом Цезаря, удачно выступившего в Сенате. — Ты хочешь знать правду? То, что произошло на самом деле?

— Конечно!

— Тогда успокойся. Я постараюсь выяснить. Но правда может оказаться не такой, какой тебе кажется.

— Правда именно такая, и ты это прекрасно понимаешь, — твердо сказала Лайза. — Других вариантов нет.

Есть, конечно. Всегда есть множество вариантов, в том числе таких, какие сначала и в голову не приходят.

— Мне плохо одной…

Лайза говорила тихо, и в вороньем гомоне Розенфельд расслышал ее слова, только склонившись к ее лицу и ощутив щекой тепло ее губ. Сейчас она скажет: «Ты бы приехал вечером ко мне…»

— Если у тебя будет время, — сказала Лайза, — приезжай вечером ко мне. Только позвони сначала. Хорошо?

Он не сказал «хорошо», но и отказать не решился. Мог сослаться на дела — так оно и было, — но слова остались не сказанными.

— Ничего, — признался Розенфельд. — Ноль.

— Первый раз вижу, чтобы ты признал поражение, — с удовлетворением констатировал Сильверберг.

— Ты этому очень рад, — буркнул Розенфельд.

В прихожей хлопнула дверь, в комнату вбежала Мэгги и, кивнув Розенфельду, бросилась мужу на шею, будто он вернулся из долгой и опасной командировки. Поцелуй показался Розенфельду слишком страстным, слишком изобретательным и слишком нарочитым — на публику. Публикой здесь был только он, и, значит, Мэгги в который раз продемонстрировала именно ему, как прекрасно быть замужней женщиной, точнее — как здорово иметь такую жену, как она, и ведь сто раз предлагала приятелю мужа, замечательному человеку и ученому, познакомиться с одинокими, но умными и даже в какой-то мере красивыми женщинами вовсе еще не бальзаковского возраста!

Розенфельд демонстративно вздохнул и принялся разглядывать статуэтку Магеллана на полке, где, кроме великого мореплавателя, стояли и смотрели в голубую даль невидимого из комнаты океана Христофор Колумб, Васко да Гама и неизвестно по какой причине затесавшийся в компанию первооткрывателей испанский поэт Федерико Гарсиа Лорка. Мэгги стала покупать статуэтки недавно — в супермаркете, заодно с хлебом, молоком, фруктами и овощами.

В очередной раз поняв, что изображение страстной любви не производит на Розенфельда впечатления (на мужа, кстати, тоже), Мэгги вернулась в реальность из романтического мира иллюзий.

— Будете ужинать? — будничным голосом спросила она. — Или сразу в кабинет, и — кофе?

— Ужинать! — потребовал старший инспектор голосом, каким обычно звал сержанта Уоткинса. — Чем нас сегодня угостишь, дорогая?

— Жареная утка в филадельфийском соусе, картофель фри для Марка и спагетти для тебя, дорогой.

— Видишь, — обратился Сильверберг к другу, — как хорошо Мэгги знает наши с тобой вкусы!

Ели на кухне, и Мэгги с увлечением рассказывала, как ей приглянулся Магеллан, которого она называла Амундсеном, хотя похожими у двух путешественников были только сапоги, почему-то скроенные по образцу военной формы южан времен Гражданской войны.

Мэгги прекрасно готовила, и Сильверберг называл ее самой замечательной женой на свете, чему Розенфельд был вынужден верить, поскольку, приходя в гости к другу, неизменно видел Мэгги в единственной роли — хозяйки и поварихи. Работала она в цветочном магазине на Гамильтон-роуд, о работе говорить не любила — ни о своей, ни о полицейской, беседам мужа с гостем не мешала, и единственным ее недостатком Розенфельд считал выходившее за пределы здравого смысла желание найти ему подругу жизни. Наверно, этим грешат все замужние женщины — неженатый мужчина для них предмет беспокойства, выпадающий из тщательно созданной картины мира.

Кофе Мэгги подала в гостиную и удалилась в спальню, где что-то переставляла, чем-то шелестела и о чем-то напевала под тихие звуки телевизора, изредка перебиваемые воплями, без которых не обходился ни один сериал.

Сильверберг не хотел напоминать Розенфельду о первом в его карьере поражении, но Розенфельд заговорил сам.

— Я попросил Шелдона помочь, и он согласился съездить со мной в госпиталь и поговорить с врачами, — сказал Розенфельд. — Разумеется, в пределах, допускаемых этикой. Полицейская инспекция — все же не расследование…