Вера Арье - Весна умирает осенью [litres]

Недалеко от нее из-за шершавого забора выглядывал дом с мансардой. Это был грубоватый сруб без какого-либо декора: ручка входной двери обмотана изолентой, окна прикрыты давно некрашенными ставнями.

Держа навесу чемодан, Горский бодро хрустел по утрамбованному снегу в направлении дома. Оливия следовала за ним.

Обстучав о ступеньки снег с ботинок, он поднялся на крыльцо и отомкнул дверь. Петли приветственно скрипнули, приглашая их внутрь.

Оливия вошла и огляделась.

Обстановка оказалась по-городскому сдержанной и практичной. По центру комнаты стоял круглый стол, крытый простенькой клетчатой скатертью. К стене был придвинут кабинетный диван с высокой стеганой спинкой и верхней полкой, на которой теснились семейные фотографии. В углу, словно стесняясь своего потускневшего блеска, скучало старое пианино.

Под потолком висела лампа в плетеном абажуре, проливавшая теплый свет на пол, припорошенный по краю разлетевшимся от печки пеплом.

Откуда-то, цокая когтями, выскочила собачонка и бросилась к Горскому. Тот потрепал ее за ухом – ну, иди сюда, Бром. Что, дружище, соскучился?

В доме было сильно натоплено, и у Оливии вдруг поплыло перед глазами. К горлу подкатил тошнотворный комок. Она принялась поспешно разматывать шарф, соображая, куда можно бросить верхнюю одежду.

– Давайте я в сенях повешу, – предложил Горский, взглянув на нее с опасением. – А чемодан я закатил к вам в комнату. Она за лестницей, располагайтесь!

Через секунду Оливия была уже у себя. Обстановка «гостевой» оказалась непритязательной, но уютной. Она вздохнула с облегчением – и впрямь как дома. Присев на аккуратно застеленную кровать, она вытащила из-под покрывала подушку и прилегла.

Сквозь кружевные прорехи окна просматривался зимний пейзаж. Небо потемнело, набухло и словно из лопнувшего мешка на землю посыпалась мучнистая пыль.

Чувствуя, как наливается свинцом голова, Оливия закрыла глаза и впервые за эти дни заснула вольным, беззаботным сном.

Разбудил ее странный звук. Наверху в мансарде кто-то слабо постанывал. Потом зазвучали торопливые шаги, дзынькнули какие-то склянки. Раздался протяжный всхлип, затем стало тихо.

Оливия взглянула на часы – черт, половина восьмого! Значит, она проспала весь световой день… Однако теперь она чувствовала себя значительно лучше.

Неожиданно заворчал, заворочался пустой желудок, напоминая, что кроме пирожка с картошкой, который Горский назвал забавным словом «сгибень», с утра она ничего не ела.

Пригладив растрепавшиеся волосы перед прислоненным к стене зеркалом, Оливия вышла из комнаты. И тут же у лестницы столкнулась с хозяином дома.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Горский озабоченно. – Может, не стоило вставать? Завтра придет патронажная сестра, я с ней созвонился.

– Все в порядке, – улыбнулась Оливия. – Но если честно, ужасно хочется есть…

– А вот это отличная новость!

Он усадил ее за накрытый стол: потемневшие столовые приборы, две тарелки с выцветшим орнаментом, плетеная корзинка с ноздреватым деревенским хлебом…

Через минуту на столе дымилась кастрюля с куриным супом и блестело блюдце с мелко порубленной зеленью.

– Вообще-то, это был обед, – извиняющимся голосом произнес Горский. – Но раз уж вы его проспали…

– Да в самый раз! – успокоила его Оливия, сунув кусочек хлеба в рот, чтобы унять неприлично урчащий желудок.

Убирать со стола Горский ей не позволил – усадил на диван, сообщив:

– Я привык хозяйствовать один. Не люблю, когда кто-то толчется на кухне. Хотите, включу вам музыку? В шкафу у меня множество художественных альбомов – берите, что понравится, не стесняйтесь.

Оливия подошла к застекленному стеллажу. Ноги едва ее держали, тянуло прилечь. Быстрым взглядом окинула полки: русская классика, немного современной прозы и куча книг на французском.

Взяв пару иллюстрированных изданий, сложенных стопкой в самом низу, она побрела неуверенным шагом обратно к дивану – комната раскачивалась, как шлюпка, и куда-то дрейфовала.

Оливия устроилась, вытянув ноги вдоль сиденья, и подсунула под голову одну из расшитых крестовыми стежками подушек. Дождавшись, когда шторм в голове уляжется, она раскрыла первый альбом. Он назывался «Зиминск: вчера, сегодня, завтра». Оливия переворачивала плотные, пахнущие яблочной пастилой страницы и разглядывала старые снимки.

Вот горбатятся вдалеке кривобокие избушки. В перспективе – черный лес, а на первом плане – тощая корова. А вот молодая женщина в платке укладывает поленницу. За ее подол уцепился чумазый хнычущий малыш. А вот в ту самую церквушку, с которой соседствовало жилище Горского, подпоясанные ремнями мужики затаскивают какие-то мешки. Над дверью отчетливая надпись: «Продуктовый склад».

Оливия взялась читать справку под снимком, но Горский ее отвлек. Он опустился в кресло напротив и принялся рассказывать.

– Зиминск вырос на месте деревни Зиминка. В ней когда-то было всего четыре десятка домов. Однако она считалась местом намоленным – в нашу церковь народ со всей округи собирался. В тридцатые годы в храме оборудовали продуктовый склад, затем медпункт. А в пятидесятых в нем была изба-читальня. Зиминка к тому времени сильно разрослась за счет бывших спецпоселенцев. Знаете, кто это такие?

Оливия сконфуженно промолчала.

– Люди, которых власти выселили из родных мест и отправили в отдаленные районы страны. В пятидесятых часть спецпоселений закрылась, в Зиминку перебралось несколько ссыльных семей. Среди них оказались и подданные Российской империи, бежавшие из страны после Октябрьской революции.

– А этих-то как сюда занесло? – спросила Оливия, пытаясь из вежливости сесть.

– Нет-нет, лежите, как доктором предписано, – воспротивился хозяин. – Вечер длинный, все успеем обсудить…

Он подал ей плед и продолжил.

– Если я правильно понял, вы выросли за пределами России? Тогда, конечно, всех подробностей нашей истории вы можете и не знать… Существует такое понятие – возвращенцы. Этим словом называют репатриантов. Среди них были и эмигранты, поверившие в то, что у них здесь может быть будущее. Начиная с сорок четвертого года они начали прибывать в Союз – кто-то в сопровождении семей, кто-то в одиночку. В их числе попадались и французы, вступившие в брак с русскими. А также отпрыски бывших белогвардейцев, которые взялись проводить своих стариков на землю обетованную. Они собирались помочь им обустроиться, а затем планировали вернуться на Запад. Вообще, мысль о том, что если прижиться не получится, то можно будет уехать обратно, подогревала многих.

– Не получилось?

– Конечно нет. Из нескольких тысяч лиц с французскими паспортами назад прорвалось человек двадцать.