Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990)

Они пили представительскую водку, закусывая плодами авокадо с черной икрой, и обменивались проектами будущего сотрудничества. Григорий обнимал своего нового друга, приникал к его потной груди и шептал слова признательности.

— Голубчик ты мой! — умилялся он. — Если бы ты знал, как я тебя люблю! Как я ваш Остров люблю! Больше, чем жену!

Кумаси ковал горячее железо:

— Вот, какие хочешь, овощи пришлю: надо капусту — бери капусту, арбузы попросишь — пришлю арбузы.

Григорий Семенович пускал слезу умиления.

— Друг бесценный! — вскрикивал он. — Первый друг ты мой на всем Острове! Купим, все купим у тебя! Но платить-то чем? Переводными возьмешь?

Кумаси нахально уворачивался, не пускал голову Григория обратно на грудь.

— Переводными сам бери. Мне валюта нужна. А нет валюты — приму нефтью или алмазами. А хочешь мехами — давай мехами, я их в Швейцарии потом продам. Давай мехами, Григорий!

Борзов взвизгивал от удовольствия, бил ладошкой по Кумасиной черной руке и, проводив гостя, бежал сочинять очередную докладную.

"Фирма "Кумаси и Джузеппе" является самой влиятельной на Острове, располагает связями среди транснациональных корпораций, — завлекал Григорий Семенович начальство. — Предложение о продаже нам свежих овощей может резко поднять престиж нашего государства в глазах мировой прогрессивной общественности, особенно в странах "третьего мира", и, что самое главное, позволит нам осуществить точно в срок выполнение Программы обеспечения наших граждан продуктами питания и товарами первой необходимости до 2000 года".

Кумаси наведывался и к Вениаминычу, но тот его хоть и выслушивал, но от обещаний уклонялся. Не потому, что не верил бизнесмену, а просто не хотел ввязываться в непонятное для него дело. Ты к Борзову иди, к Борзову, советовал он, это он у нас за торговца-экономиста.

— Да что Борзов, — не отступал Кумаси. — Вы же хозяин, мистер Николай.

Горничной Зое Кумаои очень нравился.

— На вид вроде чугунок чугунком, — откровенничала она с начальником. — А вот если побелить, то совсем как белый мог бы стать.

Стебнюк, Василиск Иванович и Баба Надя — их прозвали "три богатыря" — были опорой партийной организации, которая подчинялась, разумеется, не Стебнюку, а самому послу. "Партия у нас всем руководит, — объяснял Вениаминыч. — Против этого ты ведь не возражаешь? Ну, давай дальше: а кто меня на этот высокий пост назначил? Верно, партия! Но не только она. И Верховный Совет утвердил. Стало быть, я должен совмещать два поста, согласен?"

И до перестройки Вениаминыч не мог жить без всякого рода собраний и совещаний, где он учил уму-разуму подчиненных, вырабатывал у них чувство личной ответственности за порученное дело. Там он мог послушать себя и дать урок зарвавшемуся сотруднику.

Вениаминыч был изобретателен на воспитательные приемы и никогда не показывал очередной жертве, что ее (его) ждет публичная расправа.

Свои обвинения он облекал поначалу в такие невинные выражения, что некоторые — не очень понятливые — думали, что он, напротив, хвалит обвиняемого. Но по ходу действия слова становились все более обидными, и все облегченно вздыхали: а мы-то думали, что хвалит. Если наказуемый менялся в лице, ерзал, бегал глазами, краснел, а товарищи с удовольствием наблюдали за его реакцией, то Вениаминыч добавлял еще пару сочных эпитетов и, удовлетворенный, садился. Цель достигнута, порок наказан.

При этом он испытывал необычайное облегчение. В такие моменты он добрел, глаза теряли волчий блеск, с ним можно было говорить по-человечески. И он, что характерно, отвечал по-человечески, как будто не был всесильным Хозяином, как будто не он только что распял коллегу по партии. После собрания он мог даже подойти к униженному и по-дружески приободрить его, сказать, что вот, мол, какое интересное, откровенное собрание получилось, вот что значит оздоровляющее влияние гласности, прямо душа радуется! И оплеванный подчиненный тоже добрел душой, понимал, что это нужно, что сегодня он, а завтра, глядишь, и сам Василиск попадется!

После Вениаминыча прения открывали "три богатыря”; были они косноязычны, злобны и напрочь добывали намеченную послом жертву. Иногда Вениаминыч менял сценарий и поручал кому-то из этой троицы высечь на собрании такого-то, употребив такие-то выражения. И они "ставили вопрос” о том, что наш товарищ, член, понимаете, нашего дружного коллектива, сплоченного, можно сказать, как одна семья, оказался совсем не таким, как мы, то есть некоторые, себе его представляли. Оказалось, товарищи, что этот член, как показывает практика, не участвует в общественной жизни, не отдает колонии всего себя, не хочет жертвовать всем тем, что имеет, ради заветной цели, товарищи! Все жертвуют, а у него, представляете, остается свободное время! Собрание глухо ворчало: "Свободное время? Ишь ты! Да как он посмел!”

Вениаминыч чуть не урчал от удовольствия. Так было хорошо! Кончалось тем, что виновника, а им, как вы понимаете, чаще всего оказывался все тот же Сидоров, нагружали дополнительными поручениями и подвешивали над ним дамоклов меч исключительной меры: написания "плохой” характеристики.

Вениаминыч, возможно, чувствовал себя в роли верховного вождя племени или "крестного отца" мафии, или президента небольшого государства: ведь он мог приказать все, что угодно, и рассчитывать не только на исполнение, но и на молчание: терпеливый вознаграждался. Я спросил об этом Вениаминыча, и он признался, что действительно ощущал полную свою безнаказанность.

— Да разве можно было иначе, — удивлялся он моему вопросу. — Ведь коллективом руководить, это совсем непросто. Одна паршивая овца может такого натворить… — он покачал головой. — Все наши беды из-за того, что некоторые слишком много о себе думают и смущают остальных. Нет, ты, мой милый, похлебай дерьма-то, а потом уже рассуждай! — Вениаминыч рассердился, и я перевел разговор на другую тему.

К своему первому партийному собранию Вениаминыч готовился особенно тщательно. Проштудировал последние программные документы пленумов и конференций. Освежил в памяти передовые центральных газет. Пролистал заготовки ответов на наиболее острые вопросы, которые обычно задают в отставших от действительности совколлективах. Такую заготовку ему вручили перед отъездом. Очень полезная штука оказалась! Потом вызвал Стебнюка и рекомендовал ему составить сценарий собрания, загодя определив роли для всех участников. "Без исключения, Игорь Петрович, — подчеркнул посол. — Коллектив у нас небольшой, все должны быть активны. Демократия демократией, но ведь и контролировать нужно. Так ведь нас партия учит?"

А догадливый Стебнюк уже и проектик набросал. Доклад ютов (он переписал его с прошлогоднего, освежив только цитаты), определены кандидаты на прения: один дипломат, один шофер-механик и один, то есть одна, врач. Социальная структура посольства соблюдена. Первый расскажет о благотворном влиянии перестройки на внешнюю политику. Второй отметит недостатки в работе профкома, зажимающего проблему досуга совграждан, а врачиха предупредит членов партии о вреде пьянства и внебрачных половых связей, заострит вопрос о СПИДе. Ну а посол все завершит, очертит глобальные задачи сегодняшнего и завтрашнего дня.