Джессика Гудман - Они хотят быть как мы [litres]

В пятницу после школы, когда я пришла к Никки, Рейчел встретила меня в полной боевой готовности. Ее решимость даже пугала.

Никто из нас не мог ни есть, ни пить, ни даже разговаривать. Но прежде чем я отправила сообщение Адаму, Рейчел прицепила один диктофон к изнанке моей толстовки, а другой установила себе. Никки слушала запись из дома и следила за тем, чтобы прозвучало каждое слово его признания и ни одна деталь не оказалась упущенной.

Мы договорились, что, как только у нее будет полная информация, она позвонит в полицию. Может, нам следовало бы позволить копам разобраться с этим без нас. Просто передать им улики и наблюдать за тем, как все будет разыграно. Но мы хотели сделать это сами. Услышать правду от него. Взять все под свой контроль. В кои-то веки. Ради Шайлы.

– Эй. – Я слышу тихий, нежный голос у самого уха. – Ты не спишь?

В комнате темно и холодно, но мягкая рука берет мою ладонь. Я пытаюсь открыть глаза, но только один поддается. Я поворачиваю голову здоровой стороной и пытаюсь разглядеть, кто там.

– Никки?

– Да, это я.

– Который час?

– Ночь, – говорит она. – Воскресенье.

– О черт, – бормочу я.

Она тихонько смеется.

– Все хорошо.

Когда мой единственный глаз привыкает к тусклому освещению, я наконец могу рассмотреть ее. Длинные темные волосы Никки свисают немытыми жесткими прядями, и она в белом больничном халате. На тонком запястье болтается маленький пластиковый браслет пациента.

– Ты ранена?

Никки качает головой.

– Нет, просто под наблюдением. – В доказательство она вытягивает перед собой обе руки. Вроде бы все цело.

– Рейчел. Как она? – спрашиваю я.

– Несколько сломанных ребер. Синяк под глазом, как у тебя. Но с ней все будет в порядке. Как и с нами. – Никки шмыгает носом и крепче сжимает мою руку. – Ты была права, – говорит она. – Это он сделал. Адам.

– Знаю, – шепчу я. – Где он?

Плечи Никки содрогаются, по лицу текут слезы.

– Наверху.

Остальная часть истории вырывается наружу сквозь сдавленные рыдания.

Услышав в записи, что происходит, Никки позвонила в полицию и попросила их поторопиться. Ей показалось, что копы слишком медлят. Ситуация вышла из-под контроля, и все говорило о том, что долго мы не протянем. Она запаниковала и, схватив из кладовки хоккейную клюшку, побежала на пляж. Она бросилась к Адаму, надеясь сбить его с ног. Но, когда они столкнулись, удар клюшкой пришелся ему в голову, и он отрубился.

Никки завизжала, уверенная в том, что убила его, принесла еще больше смертей, боли и травм этому городу. Всем нам.

Когда приехала карета «Скорой помощи», ее нашли съежившейся от страха, прижавшейся к Рейчел, которая уже очнулась, но была как в тумане. Они обе сидели рядом со мной и уговаривали меня держаться, в то время как Адам лежал без сознания на песке. Никки рассказала копам правду о том, что ударила его, пытаясь остановить. Рейчел подтвердила ее слова.

Там же, на берегу, они передали полиции записанное признание Адама. Тогда же парамедики нащупали у него пульс. Адам был жив. Жив и виновен.

Никки наблюдала, как его погрузили в машину «Скорой помощи» и пристегнули наручниками к носилкам. Его голова качнулась, и он застонал, приходя в себя.

– Надеюсь, он сгниет в тюрьме, – говорю я почти шепотом.

Никки смотрит на меня остекленевшими глазами. Слюни и сопли растекаются у нее под носом, и она вытирает лицо рукавом тонкого, как папиросная бумага, больничного халата.

– Я знаю, ты люби… – Она обрывает себя на полуслове. – Прости меня, Джилл. Я так виновата. – Она раскачивается взад-вперед на стуле возле моей кровати.

Я сжимаю ее руку так сильно, что чувствую боль в костяшках пальцев. Я повторяю слова, которые однажды сказала мне она.

– Тебе не за что просить прощения.

Я решаюсь на прощание вернуться за стол Игроков. Слух уже распространился. Подробности истории напечатаны на первой полосе «Голд Кост газетт». Фургоны местных новостных каналов оккупируют школьный двор. В каком-то смысле это даже хорошо. Нам не нужно объясняться.

Никто не расспрашивает о синяке цвета сливы под моим глазом или о повязке на лбу. Никто не лезет с вопросами о пластиковых больничных браслетах, которые мы с Никки отказываемся снимать. Они напоминают нам, что все это было наяву.

Рейчел при первой же возможности отправилась в Данбери. Она написала мне, что Грэм скоро выйдет на свободу. Он будет жить с ней в Ист-Виллидж, привыкать к реальной жизни, прежде чем поступить на университетские летние курсы. Я пока не готова к встрече с ним. И даже не знаю, захочу ли когда-нибудь повидаться. Адама перевели в окружную тюрьму, где он ожидает суда. Миллеры были готовы выложить миллион в качестве залога, но судья отказал. Слишком больно думать о нем сейчас.

Сегодня мы вместе с Никки идем через весь кафетерий на наш прощальный обед в школе «Голд Кост». Море учащихся расступается перед нами, но на этот раз воздух вокруг нас неподвижен. Неистовая энергия ушла, сменившись тлеющим чувством настороженности и недоверия.

Я хватаю индейку, банан и кусок сырого теста для Шайлы. Мы молча расплачиваемся за еду и направляемся к столику в центре зала, провожаемые взглядами. Я проскальзываю на свое место, устраиваясь между Квентином и Никки. Смотрю по сторонам – на Генри, встречая его нежные глаза; на Марлу, сочувственно наклоняющую голову; и даже на Роберта, хотя тот в полной отключке.

– Ну, как-то неловко, – начинаю я.

Квентин фыркает. Он обнимает меня за плечи и прижимает к себе.

Глаза у Никки темные и грустные, но уголки рта слегка приподнимаются, оживая в улыбке.

– Последний суд Игроков? – Она не ждет, пока кто-нибудь заговорит. – Я призываю это собрание к порядку. – Она постукивает вилкой по подносу, и несколько подштанников поворачивают головы, прислушиваясь.

– Сегодня вечером, – объявляет она, повышая голос. – Костер на моей территории. – Она поворачивается к Тоферу, и тот наклоняется так близко, что чуть ли не заваливается на колени к Квентину. – Сообщи всем, ладно? – Он кивает.

Никки смотрит на нас.

– Давайте сожжем все дотла.

Когда мы с Джаредом возвращаемся домой, мама уже хлопочет на кухне, заправляет огромный чан лингвини с моллюсками.

– Джилл? – зовет она. Ее материнские чувства перешли в овердрайв. Догадываюсь, что по уважительной причине.

Мама появляется в коридоре, руки у нее в масле и ошметках петрушки.

– Тебе что-то пришло. – Она жестом показывает на столик, где громоздится почта.

Большой толстый конверт с моим именем лежит на самом верху стопки. На обратном адресе значится «Университет Брауна». Сердце делает кувырок.

– Не хочешь открыть? – спрашивает она.